Теперь освобожденные шли вольно, разговаривали громко, опьяненные простором, свежестью сырого осеннего рассвета, блаженством близкой встречи с родными. Окруженные спасшимися от расстрела большевиками, к Хисматулле и партизанам подошли руководители подпольного комитета большевиков Александр Бобылев и Сергей Кузнецов, обняли, сердечно поблагодарили.
— С того света вернулись! Победили!.. Мы свободны! Ура-а-а!..
— Надо на базарной площади митинг устроить, — предложил ликующий Бобылев.
— А надо ли? И вам, и нам лучше поскорее укрыться в лесу, — негромко заметил Хисматулла. — Неразумная это затея, товарищи! Казаки где-то за заводом, вот-вот вернутся.
Кузнецов насмешливо посмотрел на него.
— Унтер, на германской георгиевский крест получил, а горстки дутовцев испугался! Видел же, как они улепетнули от твоего «максима»!
— Нам повезло, сильно повезло, товарищи! — не согласился Хисматулла. — Внезапность нападения, помощь Талхи и надзирателей… В открытом бою против казаков полковника Антонова мы не устоим.
— Мы вас и не держим, — необдуманно сказал Кузнецов. — Сами как-нибудь справимся! А за помощь спасибо!
Хисматулла побледнел от обиды, сжал зубы.
— Погоди, Сережа, не горячись, — остановил его Бобылев. — Хисмуталла-агай прав — митинг проводить бессмысленно. Однако кэжэнские товарищи уже разошлись по домам. И это понятно — спаслись от неминуемой смерти… Хочется поскорее очутиться дома, успокоить родных! Придется нам подождать часок-другой, а затем собрать их и организованно уйти в лес.
Хисматулла подумал, что не то что часок-другой, а на минуту нельзя здесь задерживаться, но, видимо, спорить поздно. А обижаться на вспыльчивого Сергея Кузнецова не время, и вообще-то парень он умный…
День начинался пасмурный, косматые тучи низко толклись над прудом, над поселком, резкие порывы студеного ветра раскачивали тополя, срывая последние листья, а тем, кто еще вчера был бесправным узником, обреченным на унижения, на истязания, на казнь, утро казалось безмятежно ясным, полным сияния и благодати. И Хисматулла чувствовал это и все же тревожился, собирал к себе партизан, выслал дозоры.
Боевая закалка не обманула его: вскоре у Верхнеуральского тракта оглушительно загремели выстрелы, и земля как бы вздрогнула, как давеча ночью, но еще сильнее, и Хисматулла крикнул:
— Казаки-и-и!..
Теперь мчалась казачья сотня, — значит, прибыла подмога; обезумевшие от свиста, ударов плетью, уколов шпорами, лошади с налета топтали безоружных людей, сбивали с ног, отбрасывали в канавы, а тех, кто успел увернуться, настигла острая сабля. Дутовцы рубили сплеча, с оттяжкой, разваливая тело бегущего напополам. У Хисматуллы хватило самообладания крикнуть своим: