Над столовым хрусталем витал образ отошедшего Уваровска: оркестр, составленный из членов семьи Тихомирова, оттащил жмурика «на гору» — хоронят в Уваровске под соснами на высоком берегу — и отдыхает перед вечерней, культмассовой работой, закусывает на берегу пруда — и вдруг хватает трубы и наяривает фокстрот. А танцы, танцы в клубе мелькомбината?.. Шерочка с машерочкой. Брюки-клеш, кепочка-восьмиклинка, папироса закушена.
Подсевший к Саше Юрий Иванович рассказывал, как впервые позванный сюда, в дом на Войковской, был потрясен красотой стола, горящим золотом багета, рассказом одного из гостей о ладьях из красного и зеленого льда, наполненных икрой, о лангустах, величиной с… — палец гостя походил-походил и остановился на Юрии Ивановиче, тогда щуплом парнишке, вообразившем, что лангуст — это зверь, должно быть, по созвучию с мангустой. Потрясен был Верой Петровной, туго обтягивал ее шелк, будто платье надето на голое тело, хотелось смотреть на ее оголенные руки и шею, кружилась голова, и глаза отводил, будто выдал ночное, стыдливое, что один про себя знаешь. Подобное испытаю, говорил Юрий Иванович, когда впервые опущусь в маске на морское дно, тоже промаюсь ночь, переживая видение подводной жизни — ее красок, тишины, свой детский страх перед толщей воды — сверху зеленой, а с исподу черной, куда тебя уводит и уводит дно.
Рассказал Юрий Иванович, как в пятидесятые и шестидесятые годы наутро после званого ужина вестари навещали Веру Петровну с цветами. Пили чай; если маринист не успевал уйти в мастерскую, заходили к нему сюда, в кабинет, на несколько слов, отметиться, и возвращались в столовую. Кажется, salutatio называли римляне это действо, утреннее посещение дома влиятельного человека его друзьями и молодым окружением.
Допили глинтвейн, застолье распалось, ходили из комнаты в комнату с сигаретами, с бокалами в руках. Саша зашел в кухню выпить воды из-под крана, там пили чай Вася и Вера Петровна, исповедовались. Рухнули мои домыслы про тебя, Васенька, каялась Вера Петровна, возводила-то, возводила из важных для одной меня подробностей, из слов, из маленьких обид, растравляемых твоей постоянной невнимательностью, Вася.
В дверях кухни на Сашу налетел человек с красным лицом, в рубахе навыпуск, распираемой круглым животом.
— Ну, нашелся! — радостно вскричал краснолицый. — Повезешь нас.
Да, Саша взялся отвезти Васю в какую-то Баковку, потому за столом вина не пил.
— Мы едем в Баковку.
— Ну, ко мне и едем. Вася у меня живет.
Саша еще за столом гадал: кто этот шумный краснолицый человек, не своим казался, староват, дашь не меньше шестидесяти.