Откуда это едкое чувство вины? Ведь Диана шибанула меня топором — не наоборот.
— Интересно, чего бы мама сейчас сказала?.. — шепчет Диана.
Что куртка Артуру Алекандровичу идёт, хотя и старомодна.
Ладно, очень старомодна.
— Чел, можно… можно тебя попросить?
— Нет.
Я хочу пошутить, но выходит нервно и грубо.
— Чел, пожалуйста! Не говори папе и… и в гимназии. Оки? Или придумай что-то, я не знаю. Только не говори никому, что я здесь и что я… Пожалуйста-пожалуйста! Чтобы за мной не присылали уёбков-соцработников или…
— Не матерись. Я уже кровью из ушей истекаю.
— Да блядь! Не расскажешь?
Кому? Бате? Валентину? О, так много людей, которые не поймут — даже не знаю, кого выбрать.
— Чел. Пожалуйста-блин-пожалуйста.
— Не расскажу. В итоге-то про маму чё?
Диана едко улыбается одними губами и убирает с лица чёлку.
— Так интересно?
Она злится. Точно злится, но я не понимаю, за что.
— Тебе неприятно об этом говорить?
Диана фыркает.
— Я счастлива об этом говорить! Давай! Конечно! Мы же такие друзья, что делимся всем с утра до вечера!
Ответное раздражение вскипает в горле, но я удерживаю его. Диана с минуту смотрит на меня, затем вскидывает руки — как бы сдаётся.
— «В итоге», нашли на камере. Перрон — вагон — она садится. Тю-тю!
— К-какой камере? — не понимаю я.
— Вокзала.
— Чё?
— У нас та-ак много вокзалов.
— То есть, она уехала?
— Я откуда знаю? — Диана сердито взмахивает рукой. — Кассиры её не помнят. На паспорт билета нет. Но есть камера.
Голос Дианы будто врезается с размаху в стену. Она с шумом выдыхает носом.
— Я смотрела запись. Не знаю. Одежда похожа и силуэт. И лицо… эм-м, обрис. Так это называется? Обрис или абрис? Только сумки нет, а куда мама без сумки?..
Диана идёт к матрасу и попой плюхается на него.
— В общем, так я доехала до станции Полный пиздец.
Я облизываю пересохшие губы.
— Не матерись.
— Иди на хер.
Фраза должна звучать шутливо, но в глазах Дианы сквозит раздражение. И это грустно, это угнетает, это куда хуже топора в рёбрах.
Я смотрю на дверь. Выключатель света заклеили скотчем, так что лампы под потолком — если бы электричество дали — не погасишь. Как в первое исчезновение Вероники Игоревны, хотя столько лет прошло, хотя здесь не наш дом, и она никогда не зайдёт сюда.
Ох… ударьте меня чем-нибудь тяжёлым.
— Ладно… дела. Сегодня ещё дела.
— Я не держу.
— Ага.
— Возьми лекарства. Я же тебе… Для тебя…
Диана неопределённо тыкает в сторону бинтов и бутылочек.
Я молча, глупо смотрю на неё, и что-то нехорошее — пауком, задыхающимся в банке, — скребётся в груди.
— Ты, ну… ты вернёшься в гимназию?
Диана ложится спиной на матрас и с нарочитым вздохом вытаращивается в потолок.