— Арсеньев! — перебивает Долорес Михайловна. В голосе её звучит «Не доводи до кипения!»
Сердце замирает, желудок скручивается.
Тело, будто само, встаёт и подходит к доске. Разворачивается на 180 градусов. Язык облизывает потрескавшиеся губы, горло прокашливается-прочищается.
— Эм-м-м-м… Арсеньевы — это из старых семей, м-м, дворянских…
Я делаю паузу и виновато смотрю на Валентина.
Секунда. Вторая.
Он переступает с ноги на ногу и, к моему облегчению, нескладно повторяет фразу на китайском.
— Начало семье положил один татарин из Золотой Орды, — осторожно продолжаю я.
— Офигеть, Арсеньев — татарин! — шепчет Мисерва.
— Э-э-э… он переехал к Дмитрию Донскому и взял русское имя, и создал несколько семей. Русских семей.
Я снова замолкаю, дожидаюсь Валентина и дальше рассказываю спокойнее, временами останавливаясь, чтобы горе-переводчик поспевал за мной и за подсказками Долорес Михайловны:
— Арсеньевы служили при царях и императорах, на разных должностях. Герб у нас есть — там щит, шлем, сабля, луна. Такой герб. Арсеньевы были генералы, сенаторы, всякие… там… — я усилием воли уберегаю Валентина от слов «столовник» и «опричник» и простыми, как валенки, словами расписываю историю рода.
Когда в классе начинают шуршаться и зевать, я спохватываюсь и проматываю хронику на пару веков вперёд:
— Это при царях… да. В 1924 мой прадед, Василий Константинович Арсеньев, преподаватель Петербургского университета, он изучал Византию, книги Византии, вот такое всякое… в 1924 году он был арестован по обвинению в антиреволюционной деятельности и сослан в Северо-Стрелецкий лагерь особого назначения.
Я дожидаюсь, пока Валентин со скрипом переведёт этот опус, и продолжаю:
— Прадед находился в лагере до 1931. Работал на лесопилке. После закрытия лагеря ему разрешили здесь остаться. Он женился на другой заключённой лагеря. Их сын, мой дед, работал на Северо-Стрелецком заводе ракетных материалов… — Мысли обгоняют речь, устремляются к бате, маме и разводу, и я даю слабину, рву историю на полуслове: — Как-то так, наверное.
— Спасибо, конечно, за такую летопись, — со вздохом замечает Долорес Михайловна, когда Валентин замолкает, и снова сжимает молнию пассатижами, снова тянет — то на себя, то от себя, — но задание было про родителей.
Я чешу подбородок и неохотно, тихо говорю:
— Мой отец работает менеджером по продажам. Мать… она, как бы, журналист. В Шанхае.
— Татарины в Шанхае! — ржёт Мисерва, и я с трудом скрываю раздражение. Не то что бы меня беспокоили восточно-азиатские гены, но мало приятного, когда ими тычут тебе в лицо.