Я округляю глаза.
Сосредоточились: четыре факта. Четыре. Че-ты-ре…
Господи, дай мне мозги!
Вспомнил — китайцы боятся цифры четыре, потому что она звучит похоже на слово «смерть». Вроде, Долорес Михайловна рассказывала в прошлом году. А смерть…
Перед мысленным взором возникает изуродованное лицо неизвестной девушки.
Я вздрагиваю.
Это меня не касается. Это совсем меня не касается.
Мой взгляд убегает за окно: там лопаются лужи под водной канонадой, и деревья на кладбищенском холме корчатся от весеннего авитаминоза. Металлический контейнер беззвучно грохочет крышкой, и мелькает красная надпись «Песок».
— Арсеньев?!
— Сейчас-сейчас…
Песок — это диоксид кремния. Кремний — четырнадцатой элемент таблицы Менделеева. Степени окисления: +4, +2, 0, -4. Silicium. Silicium…
Почему я думаю о кремнии?
Потому что Вероника Игоревна когда-то рассказывала.
Я глупо смотрю на смуглолицую Долорес Михайловну, которая методично простукивает пассатижами молнию.
Кремний? Silicium? Si?
[si]?
«Сы» — так произносится «четыре» в Поднебесной. Квадратик, внутри две ножки — так «четыре» пишется.
Уф, начнём с этого.
Безбожно сокращая и упрощая текст Валентина, я отправляю историю отца Николая на переплавку с русского на китайский. Получается плохо. Скорее, совсем не получается, и Долорес Михайловна то и дело останавливает меня. Она правит, подсказывает, повторяет, и мы начинаем заново, и правим вновь, и повторяем, и конца-края не видать. Валентин переминается с ноги на ногу и смотрит то в окно, то на шкаф, поверх которого улёгся бумажный дракон, забытый там с китайского Нового года.
— Арсеньев, стоп! — Долорес Михайловна прищуривается, цепляет ткань подкладки блестящими пассатижами и тянет на себя. — Мне ещё, видимо, долго пить обезболивающее, что мы взяли тебя в эту группу, но на сегодня хватит.
Я обиженно стискиваю челюсти.
— В итоге один вопрос, — продолжает она, — оценку делим поровну или каждый получает заслуженное?
— Мне фиолетово.
— Общую, — твёрдо говорит Валентин.
Ткань неожиданно вырывается из культи застёжки, и Долорес Михайловна чудом не залепляет в него пассатижами. Она удивлённо разглядывает освобождённую молнию.
— Тогда обоим — «тройка». Хотя, Гапоненко, у тебя был почти синхронный перевод, и за это ты получаешь… — Долорес Михайловна лезет в пакет на углу стола и вытаскивает кулёк из фольги. — … бутерброд с сыром.
Симонова с блаженным восторгом наблюдает за нами, и я машинально улыбаюсь в ответ. Проходит секунда, другая, и улыбка моя тяжелеет, — потому что Симонова смотрит все-таки на Валентина, смотрит и радуется, и — Господи! — до чего же неприятно, когда ТАК, сквозь удушливые волны русых волос, симпатичная девушка любуется другим парнем.