«Оба-на! — дошло до Зверева. — Похоже, наш жандарм встретил «революционную подружку». То-то я смотрю из дамочки креатив так и прет. Интересно, ее фамилия случайно не мадам Бочкарева или Засулич? Впрочем, мадам Бочкарева, помнится, была за белых, и лет ей всего-ничего, а Засулич давно старушка. Эта…, - Дмитрий Павлович мысленно скинул с «амазонки» одежды, но вздрогнув, тут же вернул их на место, — на фиг нам жертвы голодомора».
Переселенцы давно поняли, что со службой в жандармах Шульгин промахнулся. Такое частенько случается с людьми интеллигентными и от природы незлобивыми. Как ни крути, а жандармы, как и чекисты, по сути своей ассенизаторы, и такая служба не для всех. Тем более в революционные времена, когда нормы морали стремительно разрушаются.
В лучшем случае поручик должен был написать прошение об отставке, в худшем превратиться в законченного циника. На счастье, или несчастье ему встретился Зверев, что на пару со своим старшим товарищем периодически помогал Шульгину не свихнуться. Двигал ли переселенцами расчет? Если и двигал, то не играл доминирующей роли. Ими руководило обыкновенное человеческое сочувствие, подкрепленное некоторой толикой интереса — удастся ли им подкорректировать мировоззрение человека другой эпохи, к тому же из «органов»?
В итоге, поплевав перед «тяжкой» работой на руки, переселенцы стали с воодушевлением просвещать аборигена в том, что на свете хорошо, и что такое плохо. Естественно, с их точки зрения.
Сначала хилым ручейком, а потом полноводным потоком в сознание жандарма полилась мысль о поразительном невежестве значительной части русской либеральной интеллигенции. Тяжелая артиллерия логических построений «чилийцев» с математической точность демонстрировала едва ли не слабоумие клиентов. Их недовольство режимом перерастало в борьбу с русской государственностью, а героика представала пошлой истеричностью.
Конечно, таковыми являлись не все сторонники перемен, но весьма и весьма существенная их часть. Об этой особенности российских социалистов говорить было не принято, а отдельные публикации на эту тему вызывали яростный протест.
Переселенцы пошли еще дальше — им удалось показать, что у наиболее последовательных сторонников социальных перемен впереди маячит откровенная русофобия. Слышать такое из уст каких-то реэмигрантов было и странно, и даже неприятно. Некоторые оценки «чилийцев» оказались даже жестче, нежели царившие в жандармерии.
Не была обойдена вниманием и позиция власти. И опять в уши поручика полились весьма нелицеприятные оценки. К удивлению Виктора, его визави не заходились в праведном гневе по поводу расстрела девятого января. Расстрел безоружных, они называли расстрелом безоружных, но говорилось об этом, как о каком-то чисто техническом мероприятии.