— Так она же навкой стала, — ответила Натаха, и я понял, что задал свой вопрос вслух. — С ними всегда так. Пока не похоронят по людски, будет выглядеть, как в последний свой миг.
— А они только своим насильникам мстят? — спросил я, когда мы заворачивали тело в саван из отреза некрашеного льна.
— Любым насильникам, — сказала Натаха. — Может хоть до скончания веков ходить и охотиться за теми хренами, которые совали в женщин без их воли.
— Как здесь только насильники-то еще не перевелись, — сказал я, заглядывая девушке в лицо. Она была некрасивая. Рот слегка скошен набок, щеки впалые, грудь едва заметная. Кожа на ребрах натянута, руки-ноги тоненькие. Бедная девчонка. — А может не хоронить ее? Пусть проредит поголовье мудаков, может жить тогда получше станет.
— Так страдает же она, — сказала Натаха. — Не по-людски это как-то.
Я вспомнил, как она рвала в клочья тех пьянчуг и подумал, что им так-то тоже пришлось пострадать. Но говорить вслух ничего не стал. Откуда я знаю, действительно, что эта девчонка чувствует сейчас?
Но лицо ей прикрывал осторожно. Воспоминания о кошмарных окровавленных зубах за ее бесцветными губами все еще были живыми. И выкинуть их из головы как-то не получалось.
— Если навку не похоронить, то она потом с ума сходит и начинает всех подряд мужиков жрать, — сказал Гиена.
— А я слышала, что нет, что честного мужика даже столетняя навка не трогает, — Натаха нахмурилась.
— Ну она сначала настоящих насильников наказывает, а потом, когда насильники заканчиваются, начинает принюхиваться к каждому, чей хрен хоть когда-то в бабе побывал. А там мало ли что… Ей же не объяснишь, что ты не насильничал, просто баба была не в настроении…
— Что, Гиена, страшно стало? — Натаха прищурилась. — Не все чисто с совестью-то у тебя, как я погляжу?
— Но-но! — Гиена гордо выпрямился. — Я баб никогда насильно на сеновал не тащил! Это ж дряньство одно сплошное!
Он замолчал. Но выражение лица у него было такое, будто чего-то он не договорил. А может ему просто с Натахой спорить не хотелось, все-таки он бы в курсе, насколько тяжелые у нее кулаки.
Мы недолго постояли над свежей могилой и вернулись в дом. Кузьма, от которого уже попахивало самогонкой, суетливо накрывал на стол нехитрый завтрак из печеных яиц и сухарей.
Теперь дело оставалось за малым — разработать план угона шагохода и претворить его в жизнь сегодня ночью. Пользуясь тем, что хозяин с большинством своих чернобородых миньонов будет увлечен просмотром гладиаторских боев на специально для этого оборудованной арене.
— Значит, идея такая, — сказал Гиена, ткнув пальцем в план. — Ты, Боня, пролезаешь на задний двор. Скорее всего, шагоход вот в этом сарае, ни в какой другой такая махина не влезет. Когда ты будешь выламываться, я буду караулить у арены, и когда этот хорек вонючий выскочит, швырну в него гранатой, чтобы его на тряпки кровавые разорвало!