Он осекается. Что это со мной? Я ведь никогда не рассказываю историй из своей жизни.
– Ах, сделайте милость! – просит Ризли.
– Мы изготовили статую – ухмыляющегося божка с крылышками, – потом, состарив при помощи цепей и молотков, отвезли ее в Рим и продали одному кардиналу.
Был нестерпимо жаркий день: знойное марево, белая пыль от строящихся домов, далекие раскаты грома…
– Помню, когда кардинал с нами расплачивался, в его глазах стояли слезы. «Только подумать, на эти ножки, на эти прелестные крылышки когда-то, возможно, любовался император Август». Когда Портинари отправились назад во Флоренцию, их шатало от тяжести кошельков с дукатами.
– А вы?
– Я забрал свою долю и остался продать мулов.
Они идут к внутреннему двору. Выйдя на солнце, он прикрывает глаза ладонью, будто хочет что-то рассмотреть за уходящими вдаль деревьями.
– Я сказал Екатерине, чтобы она оставила Генриха в покое, не то он может не отпустить принцессу в Хертфордшир.
Ризли говорит удивленно:
– Однако все уже решено. Король их разлучает. Мария едет в Ричмонд.
Он этого не знал, однако надеется, что никто не успел заметить его короткого замешательства.
– Конечно. Но раз королеву еще не известили, ведь стоило попытаться?
Гляньте, как полезен нам мастер Ризли! Гляньте, как он доставляет нам сведения от секретаря Гардинера. Рейф говорит:
– Это жестоко. Угрожать матери, что у нее отнимут ребенка.
– Жестоко… но вопрос в том, выбрал ли ты себе государя. Потому что так это происходит: ты выбираешь, зная, кто он и каков. И дальше на все его слова ты отвечаешь «да»: да, это возможно, да, это исполнимо. Если тебе не по вкусу Генрих, отправляйся за границу и найди себе другого государя. Только учти: будь здесь Италия, Екатерина давно лежала бы в могиле.
– Но ты же уверял, что чтишь королеву! – возмущается Грегори.
– Да. И чтил бы ее труп.
– Но ты же не станешь ее губить?
Он резко останавливается, берет сына за руку и разворачивает к себе:
– Давай восстановим в памяти наш разговор.
Грегори пытается вырвать руку.
– Нет, Грегори, послушай. Я сказал, что ты находишь способы исполнить королевские желания. Это и значит быть придворным. Теперь пойми: никогда в жизни Генрих не попросит меня или кого-нибудь другого причинить вред королеве. Он что, чудовище? Он и сейчас питает к ней теплые чувства, что неудивительно. И у него есть душа, которую он надеется спасти. Король каждый день исповедуется кому-нибудь из своих капелланов. Думаешь, император или король Франциск делают это так же часто? Смею тебя заверить, сердце Генриха исполнено лучших чувств; могу поручиться, что ни одна душа в христианском мире не вопрошается с такой строгостью.