Анна говорит:
– Я – Иезавель. Вы, Томас Кромвель, – жрец Ваала. – Глаза ее горят. – Поскольку я женщина, то через меня грех входит в мир. Я – врата дьявола, мною нечистый искушает человека, к которому не смеет подступиться напрямик. Так представляется им. Мне представляется, что у нас слишком много неграмотных попов, которым нечем себя занять. И я желаю папе, императору и всем испанцам утонуть в море. А если кого и выкинут из окна… alors[60], Томас, я знаю, кого хотела бы выкинуть. Только у маленькой Марии дикие псы не найдут и клочка мяса, а Екатерина такая жирная, что приземлится как на подушки.
Томас Авери возвращается в Англию, ставит дорожный сундучок со всеми пожитками на плиты двора и, словно ребенок, вскидывает руки, обнимает хозяина. Весть о его назначении достигла Антверпена. Стивен Воэн от радости побагровел, как свекла, и выпил целый кубок вина, даже не разбавив водой.
Заходи, говорит он, Кромвель, тут пятьдесят человек ждут встречи со мной, но пусть ждут дальше, а ты заходи и рассказывай, как там все. Томас Авери сразу начинает говорить, но, переступив порог дома, умолкает. Смотрит на шпалеру, подаренную королем. Потом на хозяина. Потом снова на шпалеру.
– Кто эта дама?
– Не догадываешься? – Он смеется. – Царица Савская в гостях у Соломона. Подарок короля. Из бывших вещей кардинала. Король увидел, что она мне нравится. А он любит делать подарки.
– Наверняка очень дорого стоит. – Авери разглядывает шпалеру уважительным взглядом юного счетовода.
– Посмотри, – говорит он юноше. – У меня тут еще один подарок, как тебе? Возможно, единственное доброе, что вышло из монастыря. Брат Лука Пачоли писал ее тридцать лет.[61]
Книга переплетена в темно-зеленую кожу с золотым тиснением по краям, золотой обрез так и сияет. На застежках – круглые гранатовые кабошоны, почти черные, просвечивающие.
– Даже страшно открывать, – говорит юноша.
– Прошу. Тебе понравится.
Это «Сумма арифметики». Он открывает застежки. На первой странице гравюра – портрет автора с раскрытой книгой и двумя циркулями.
– Недавно отпечатана?
– Не совсем, но мои венецианские друзья только сейчас обо мне вспомнили. Вообще же я был ребенком, когда Лука ее писал, а тебя тогда не было и в помине. – Он едва прикасается к страницам кончиками пальцев. – Здесь он пишет о геометрии, видишь чертежи? А здесь – что не следует ложиться спать, не сведя приход и расход.
– Мастер Воэн цитирует эту максиму. Мне из-за нее приходилось сидеть до зари.
– И мне. – Много ночей во многих городах. – Лука был человек бедный. Родился в Сан-Сеполькро. Дружил с художниками, стал превосходным математиком в Урбино – это городок в горах, где великий кондотьер граф Федериго собрал библиотеку более чем в тысячу томов. Лука преподавал в университете Перуджи, затем Милана. Не понимаю, как такой человек мог оставаться монахом; впрочем, иных математиков и алгебраистов бросали в тюрьму как колдунов, и, возможно, он считал, что церковь его защитит… Я слушал его в Венеции, двадцать лет назад, примерно в твоем возрасте. Он говорил о пропорциях – в здании, музыке, живописи, правосудии, хозяйстве, государстве, как должны быть уравновешены права и власть государя и подданных и как тщательно богатым людям следует вести бухгалтерию, молиться и помогать бедным. О том, как должна выглядеть печатная страница. Каким должен быть закон. И что делает красивым человеческое лицо.