Джордж:
– Молчи, не то я могу тебя ударить.
– Я просто честно дала совет. – Джейн Рочфорд, храни ее Господь, из тех женщин, которые не умеют вовремя остановиться. – Мастер Кромвель, король распорядился провести расследование. Дело будет разбираться в совете, на сей раз без всякого давления. Гарри Перси должен дать показания свободно. Король не может делать то, что уже совершил и намеревается совершить, ради женщины, скрывшей тайный брак.
– Если б я только мог с тобой развестись! – говорит Джордж. – Если бы у тебя был тайный брак! Но видит Бог, никакой надежды: поля черны от женихов, бегущих в другую сторону.
Монсеньор поднимает руку:
– Прошу тебя.
Мария Болейн говорит:
– Какой прок звать мастера Кромвеля, если мы не расскажем ему, что произошло? Король уже говорил с госпожой моей сестрой.
– Я все отрицаю, – говорит Анна. Как будто перед нею король.
– Хорошо, – кивает он. – Хорошо.
– Граф признавался мне в любви, да. Писал мне стихи, и я, будучи девушкой юной, не видела в этом вреда.
Он только что не смеется:
– Стихи? Гарри Перси? Они у вас сохранились?
– Нет. Конечно нет. Ничего на бумаге.
– Это упрощает дело, – мягко произносит он. – И разумеется, не было никаких обещаний либо контракта и даже речи о них.
– И, – вставляет Мария, – никакого рода близости. Моя сестра – известная девственница.
– И что ответил король?
– Он вышел из комнаты, – говорит Мария, – оставив Анну стоять.
Монсеньор поднимает голову. Откашливается:
– В данной ситуации существует большое число разнообразных подходов, и мне представляется, что, возможно…
Норфолк взрывается. Ходит взад-вперед, стуча каблуками, как сатана в миракле.
– Клянусь смердящим саваном Лазаря! Покуда вы перебираете подходы, милорд, и выражаете мнения, госпожу вашу дочь позорят на всю страну, слух короля отравляют клеветой, а благосостояние семьи рушится у вас на глазах!
– Гарри Перси. – Джордж поднимает руки. – Послушайте, дадут мне сказать? Как я понимаю, Гарри Перси однажды уже отказался от своих претензий, а то, что удалось уладить один раз…
– Да, – говорит Анна, – но тогда дело уладил кардинал, а кардинала, к величайшему прискорбию, нет в живых.
Наступает тишина. Сладостная, как музыка. Он, улыбаясь, смотрит на Анну, монсеньора, Норфолка. Жизнь – золотая цепь, и Господь порой вешает на нее изящную безделушку. Чтобы продлить мгновение, он идет через комнату и поднимает брошенный ковер. Узкий ткацкий станок. Темно-синий фон. Асимметричный узел. Исфахан? Маленькие существа чинно вышагивают через сплетение цветов.
– Смотрите, – говорит он. – Знаете, кто это? Павлины.