Король удручен. А как еще должен чувствовать себя человек, которому сказали, что его поразит молния? К вечеру Генрих жалуется на боль в голове, лице и челюсти. «Подите прочь, – говорит его величество докторам, – все равно от вас никакого проку. А вы, сударыня, – это уже Анне, – велите вашим дамам вас уложить. Я не хочу разговоров. Пронзительные голоса мне мучительны».
Норфолк бурчит себе под нос: у Тюдора вечно все не слава богу.
В Остин-фрайарз, когда у кого-нибудь течет из носа или подвернулась нога, мальчишки разыгрывают интерлюдию под названием: «Если бы Норфолк был доктором Беттсом». Болит зуб? Вырвать! Прищемил палец? Отруби себе руку! Болит голова? Долой ее с плеч, новая вырастет!
Пятясь к выходу, Норфолк замирает на полушаге.
– Ваше величество, она не сказала, что молния вас убьет.
– Верно! – радостно подхватывает Брэндон.
– Живой, но низложенный с трона, живой, но черный и обугленный? Вот счастье-то! – Перечислив свои горестные обстоятельства, Генрих кричит слугам, чтобы принесли дров, пажу – чтобы согрел вина. – Неужто король Англии должен сидеть с пустым кубком возле гаснущего камина!? – Вид у монарха и вправду замерзший. – Она говорит, что видела мою матушку.
– Ваше величество, – произносит он осторожно, – известно ли вам, что ваша матушка изображена на одном из витражей в соборе? И когда сквозь витраж бьет солнце, может показаться, будто она окружена светом. Думаю, это и видела монахиня.
– Вы не верите в ее видения?
– Полагаю, она не отличает происходящего вовне от того, что творится у нее в голове. Такое бывает. Наверное, ее стоит пожалеть, но не слишком сильно.
Король хмурится. Говорит:
– Я любил матушку. – Потом: – Бекингем очень полагался на видения. Один монах сказал ему, что он станет королем.
Нет надобности добавлять, что Бекингем казнен за государственную измену больше десяти лет назад.
Когда двор отплывает в Кале, он вместе с королем на «Ласточке». Стоит на палубе, смотрит, как удаляется английский берег. Рядом герцог Ричмондский, незаконный сын Генриха, взволнованный тем, что первый раз в жизни вышел в море на корабле, да еще с отцом. Фицрой – миловидный белокурый мальчик лет тринадцати, высокий, но тоненький, вылитый Генрих в его годы, – полностью осознает свое положение.
– Мастер Кромвель, – говорит мальчик, – я не видел вас с тех пор, как Вулси удалили от двора.
Мгновенная неловкость.
– Я рад, что вы процветаете. Потому что в книге «О придворном» сказано, что люди низкого происхождения часто богато одарены природой.
– Вы читаете по-итальянски, сэр?