Ноябрь 1532 г.
Рейф стоит над ним, говорит, уже семь. Король ушел к мессе.
Он провел ночь с призраками.
– Мы не хотели вас будить. Вы никогда не спите допоздна.
Ветер вздыхает в трубах. Пригоршня дождя ударяет в окно, как щебень, за ней другая.
– Возможно, погода задержит нас в Кале.
Пять лет назад, уезжая во Францию, Вулси попросил его следить за положением дел при дворе и отписать, как только Генрих и Анна разделят ложе. Он спросил тогда: а как я узнаю, что это произошло? Кардинал ответил: «Думаю, это будет видно по его лицу».
К тому времени как он дошел до церкви, ветер утих и дождь перестал, однако улицы превратились в грязь; местные жители, вышедшие поглазеть на знать, все сплошь на ходулях и с плащами, накинутыми на голову, как новое племя безголовых исполинов. Он протискивается через толпу зевак, затем шепчет плотно стоящим джентльменам: s’il vous plait, c’est urgent[70], дайте дорогу великому грешнику. Он смеются и расступаются.
Анна входит под руку с губернатором. Тот напряжен – видимо, разыгралась подагра, – но предупредителен, шепчет любезности, на которые не получает ответа. Лицо Анны – нарочито непроницаемо. Король ведет супругу Уингфилда, болтает с ней весело, на Анну не смотрит вовсе. Король выглядит большим, добродушным. Шарит взглядом в толпе, отыскивает его, Кромвеля. Улыбается.
Выходя из церкви, Генрих надевает шляпу. Шляпа большая, новая. И на этой шляпе – перо.