Мирабо. Швырнуть их в камин? (Де Робеспьер покорно отдает ему бумаги. Видно, с каким облегчением граф расслабляет мышцы.) Вы должны как-нибудь непременно заглянуть ко мне на ужин, де Робертпир.
Де Робеспьер. Спасибо, с удовольствием. Не тревожьтесь о бумагах – у меня остался черновик, по которому я смогу прочесть мою речь. Я всегда сохраняю черновики.
(Уголком глаза Мирабо видит, как Дюровере встает, задевает кресло и незаметно прикладывает руку к сердцу.)
Мирабо. Тейтш.
Де Робеспьер. Не зовите слугу, я сам найду выход. Кстати, мое имя Робеспьер.
Мирабо. А я думал «де Робеспьер».
Робеспьер. Нет, просто Робеспьер.
Д’Антон пришел в Пале-Рояль послушать Камиля. Он бродил в толпе, ища опоры, чтобы скрестить руки и наблюдать за происходящим с бесстрастной улыбкой. Камиль резко заметил:
– Вы не можете всю жизнь вот так ухмыляться. Пришло время занять позицию.
– Вы советуете мне притворяться?
Теперь Камиль постоянно был с Мирабо. Его кузен де Вьефвиль предпочитал его не замечать. В Версале депутаты выступали, как будто в этом есть какой-то смысл. Когда слово брал граф, поднимался гул неодобрения, словно шорох осенних листьев. Двор до сих пор не прислал за ним, и по вечерам, чтобы подбодрить себя, он нуждался в компании. Граф убеждал Лафайета привести с собой либерально настроенных дворян. Поговорите с бедными кюре, просил он аббата Сийеса, чаяния простого народа им ближе, чем нужды епископов. Аббат складывал пальцы домиком: это был спокойный, хрупкий, бледный мужчина, который ронял слова, словно они высечены на камне, никогда не шутил и не спорил. Политика, говорил он, это наука, которую я довел до совершенства.
Затем граф принимался наседать на мсье Байи, которого депутаты третьего сословия избрали своим председателем. Мсье Байи хмуро смотрел на него: он был знаменитым астрономом, и его разум, как кто-то сказал, был обращен скорее к революциям[11] небесным, нежели к земным. Революция была у всех на устах – не только в Пале-Рояле, но и здесь, среди кистей и позолоты. Вы могли слышать его из уст депутата Петиона, когда тот склонял напудренную голову к уху депутата Бюзо, привлекательного молодого адвоката из Эвре. Двадцать-тридцать депутатов постоянно сидели вместе, часто недовольно роптали, иногда смеялись. Первую речь депутата Робеспьера исключили из регламента по формальной причине. Все гадали, как ему удалось с самого начала так огорчить графа. Мирабо прозвал его «бешеным ягненком».
Архиепископ Экса явился к депутатам третьего сословия с черствым, как камень, куском черного хлеба, проливая крокодиловы слезы. Он увещевал их перестать тратить время в тщетных дебатах. Люди голодают, а вот то, что они едят. Он предъявил хлеб депутатам, мягко сжимая кусок большим и указательным пальцами, затем вытащил вышитый гербами платок и стряхнул с рук сине-белую плесень. Отвратительно, согласились депутаты. Лучшее, что они могут сделать, сказал архиепископ, это забыть процедурные разногласия и создать общий с двумя другими сословиями комитет, чтобы обсудить, как одолеть голод.