По пути в Париж Лафайет едет рядом с королевской каретой, храня молчание. Теперь только те, кого я поставлю, никаких больше королевских стражников, думает он. Я должен уберечь нацию от короля, а короля – от нации. Я спас королеве жизнь. Он видит перед собой ее побелевшее лицо, ее босые ступни, чувствует, как она виснет на нем, а толпа их приветствует. Она никогда ему этого не простит. Войска под моим командованием, размышляет Лафайет, теперь я неуязвим… но в сумерках вдоль дороги бредут безымянные люди, народ. «Попались! – кричат они. – Пекарь, женка пекаря и его подмастерье!» Национальные гвардейцы и королевская стража обмениваются шляпами, выглядят они при этом странно, но куда страннее окровавленные головы, что подпрыгивают на пиках, лига за лигой, перед королевской каретой.
На дворе октябрь.
Вслед за королем в Париж переехали депутаты, получив временное пристанище в архиепископском дворце. Бретонский клуб возобновил свои заседания в трапезной пустующего монастыря Святого Иакова на улице Сен-Жак. Бывших владельцев, доминиканских монахов, прозвали якобинцами – имя приклеилось к депутатам, журналистам и дельцам, которые устроили там второе Национальное собрание. Когда их число возросло, они перебрались в библиотеку и наконец в старую церковь с галереей для публики.
В ноябре Национальное собрание заседало уже в бывшем помещении крытой школы верховой езды. В ветхом, плохо освещенном манеже было неудобно выступать. Депутаты сидели вдоль прохода лицом к лицу: жесткие поборники королевской власти справа, патриоты, как они себя называли, слева.
От печки в середине исходило тепло, вентиляция оставляла желать лучшего. По предложению доктора Гильотена дважды в день помещение опрыскивали уксусом и травами. На таких же ветхих галереях для публики сидели три сотни зрителей, за которыми требовался пригляд – и необязательно силами полиции.
Отныне парижане будут именовать Национальное собрание Школой верховой езды, и никак иначе.
Улица Конде. К концу года Клод немного оттаял, и Аннетта устроила званый вечер. Ее дочери пригласили своих друзей, а те – своих.
Аннетта оглядела гостиную:
– Если внезапно вспыхнет пожар, – сказала она, – почти вся революция вместе с дымом вылетит в трубу.
До прихода гостей ей предстояло сразиться с Люсиль, теперь без этого не обходился ни один вечер.
– Позволь мне прибрать твои волосы, – взмолилась Аннетта, – как я делала всегда. И украсить их цветами.
На это Люсиль заявила, что лучше умрет. Она не нуждается в шпильках, лентах, цветах и прочих женских ухищрениях. Она хочет свободно трясти своей гривой, а если и согласится завить пару локонов, то лишь для придания ей большей естественности.