Услышав новость, Люсиль уставилась на мать расширенными изумленными глазами.
– Так просто? – прошептала она. – Клод просто изменил свое решение, и теперь все пойдет хорошо? А я думала, этому не будет конца.
Она отвернулась, заплакала, положила голову на стол, позволив слезам размывать запретные слова в дневнике: пусть пропитают солью ее фразы, пусть увлажнят буквы.
– Какое облегчение, – промолвила Люсиль. – Какое облегчение.
Мать положила руки ей на плечи и мстительно ущипнула.
– Итак, ты получила то, что хотела, поэтому не смей больше заглядываться на мсье Дантона. Отныне ты должна вести себя прилично.
– Я буду совершенством. – Люсиль выпрямилась. – Скажи, пусть всё устроят. – Она вытерла щеки тыльной стороной ладони. – Я выхожу замуж немедленно.
– Сейчас? Подумай, что скажут люди. И, кроме того, сейчас пост. Нельзя жениться в пост.
– Мы получим разрешение. А люди пусть говорят что хотят, мне все равно. Я не могу повлиять на их мысли.
Люсиль вскочила. Казалось, она больше не в состоянии удерживать себя в рамках приличий. Она бросилась бегать по дому, смеясь и плача, хлопая дверями. Появился Камиль. Он выглядел растерянным.
– Почему у нее чернила на лбу? – спросил он.
– Можете считать это вторым крещением, – ответила Аннетта. – Или вашим республиканским миропомазанием. К тому же, дорогой мой, в вашей жизни и без того слишком много чернил.
Чернильное пятно было также на манжете Камиля. У него был вид человека, который написал передовицу и беспокоится, чтобы наборщик ее не испортил. Однажды он назвал Марата «апостолом свободы», а напечатали «супостатом». И Марат явился в редакцию, кипя от ярости…
– Постойте, мадам Дюплесси, вы уверены? – спросил Камиль. – Со мной никогда не случалось ничего хорошего. Это не может быть недоразумением? Вроде опечатки?
Перед мысленным взором Аннетты мелькали картины – она пыталась прогнать их, но ничего не могла с собой поделать. Как взлетела ее юбка, когда она бросилась к нему через комнату, сказать, чтобы он убирался из ее жизни. Как стучал дождь по стеклам. И поцелуй, который длился десять секунд, и, не войди в гостиную Люсиль, кончился бы запертой дверью и недостойным наслаждением на кушетке. Она смотрела на ту самую кушетку, обитую синим бархатом, который за эти годы успел потускнеть.
– Аннетта, – спросил Клод, – ты рассержена?
– Нет, дорогой мой, – ответила она. – Сегодня замечательный день.
– Правда? Ну, раз ты так считаешь. О женщины! – нежно промолвил он, взглянув на Камиля в поисках поддержки.
Тот одарил его холодным взглядом. Снова я сказал что-то не то, подумал Клод, снова забыл про его убеждения.