– Сдохнуть можно от этой жары, – говорит Гарсия: он снял фуражку и рукавом вытирает пот с лица.
– Что же дальше-то будет, – поддакивает Серигот.
Гамбо и в этом отношении сохраняет спокойствие. У его людей – полные фляги, а в рощице на обратном скате приготовлено сколько-то бидонов воды. Солдатам выдали полные боекомплекты, сухари, по банке сардин, тунца и русской тушенки. Даже если франкисты будут контратаковать, батальон способен своими силами продержаться сорок восемь часов. Или даже больше.
Размышляя обо всем этом, майор ведет глазами от дальней оконечности реки до позиций, занятых его людьми, а оттуда – до восточной высоты, где идет бой. Взгляд его скользит по крышам городка, где там и сям еще дымятся дома – колокольня уже рухнула, – пока не упирается в оливковую рощу возле скита.
– Там, за виноградниками, какое-то движение, – сообщает Серигот, заслоняясь ладонью от солнца.
– Наши или франкисты?
– Понятия не имею.
– Может, это наши добрались туда?
– Так далеко и в той стороне? Сомневаюсь.
И с тревогой поднимает бинокль к глазам. Смотрит. Двойная оптика сводит изображение воедино, но оно расплывается, потому что не в фокусе, и майор указательным пальцем вращает колесико настройки, покуда в колеблющемся от зноя и ослепительного света воздухе не возникает отчетливая картинка.
И вот тогда он видит. Видит солдат в алых, как маки, широкополых беретах. Их много, они еще далеко и движутся очень медленно, приближаясь к границе виноградников.
– Ах ты ж мать!.. – восклицает он. – Это рекете.
Граната разрывается так близко, что Хинесу Горгелю кажется, будто ему опалило лицо. Взрыв встряхивает его, оглушает, швыряет на ближайший валун, выкачав воздух из легких, и плотник не столько слышит, сколько чувствует звон металлических и каменных осколков, разлетающихся во все стороны. И внезапно он обнаруживает, что сидит, выплевывая землю, набившуюся в рот, а на ладони, которой ощупывал как будто распухший нос, видит кровь.
Миг спустя возвращаются, пробиваются сквозь туман в голове звуки – взрывы, выстрелы, голоса людей, которые богохульствуют, бранятся, выкрикивают что-то. И Горгель, тряся головой, чтобы в ней прояснилось, вспоминает миг, предшествовавший разрыву: свист пуль над хребтом, ползущих вверх людей – они подбадривают друг друга, понукают командами и криками, леденящими кровь. Видны мокрые от пота лица, выставленные штыки, гранаты в руках и откинутые перед броском туловища. И страх оттого, что они уже так близко, и ужасающая привычность, с которой ноющей ладонью он снова и снова передергивает затвор винтовки с уже раскалившимся – не притронешься – стволом, вставляет новый патрон и жмет на спуск, но не в силах остановить или задержать врага.