Винтовка! – спохватывается он внезапно.
И в панике дрожащими руками шарит вокруг, ища свой пропавший маузер. Оставшись без оружия, Хинес еще острее сознает свою уязвимость и беззащитность. Движимый тем же страхом, он пытается встать – и не может: ноги не слушаются.
Пам-пам-пам! – слышится совсем близко.
Это пистолетные выстрелы. Три подряд.
Тут он видит, как раненный в ногу сержант, вскинув пистолет, вытягивает руку и стреляет во что-то, находящееся над скалами и невидимое Горгелю.
Пам! Пам! Пам! Щелк.
После третьего выстрела каретка затвора замирает в заднем положении, и глаза сержанта, воспаленно сверкая на лице, покрытом, как маской, копотью и пылью, смотрят на нее почти ошеломленно.
Хинес Горгель открывает рот, чтобы крикнуть, но голосовые связки словно парализованы. Он не может издать ни звука. А хотелось сказать сержанту, что больше не может, что должен убраться отсюда, убежать, скрыться, – и не в силах выговорить ни слова, а из горла вырывается лишь нутряной прерывистый стон. Хриплое рыдание.
В эту минуту сержанта заслоняют спрыгнувшие вниз люди: на ногах у них – альпаргаты, на плечах – синие и зеленовато-бурые, запорошенные землей комбинезоны, распахнутые на груди, мокрые от пота френчи. Кое-кто – в касках, и у всех в руках винтовки с длинными штыками. Искаженные лица людей, пьяных от ярости и пороха. Вот один подошел к сержанту, ногой выбил у него пистолет, прикладом ударил по голове. Второй наставляет на Горгеля штык и потом, чтобы всадить его с размаху, отводит винтовку назад.
– Нет! – внезапно обретя голос, вскидывает тот руки. – Нет! Пощади! Нет! Нет!
От этих криков республиканец замирает в нерешительности – грудь поднимается и опускается от тяжелого прерывистого дыхания, а усталые блестящие глаза, еще миг назад подернутые пеленой безумия, проясняются. Придержав размах руки, он не вонзает штык в Горгеля, а останавливает стальное жало у самого его плеча.
– Вставай, фашист.
– Я не фашист!
– Поднимайся, кому сказано? И снимай ремни.
Хинес Горгель неловко – руки дрожат – выполняет приказ. Покуда один солдат по-прежнему касается штыком его плеча, другой обшаривает его карманы и толкает к сержанту. То же самое проделывают и с остальными, пока не набирается человек десять – оборванных, грязных, удрученных, испуганных и понурых. Среди них есть и раненые. Капрала Селимана Горгель не видит, а майор Индурайн – перепачканный землей, растрепанный, с налитыми кровью глазами – здесь: идет, хромая и спотыкаясь. И, судя по тому, как он поддерживает одной рукой другую, она у него тоже повреждена. Повязка с головы слетела, открыв незатянувшуюся рану.