– Вперед! Вперед! – кричит лейтенант.
– Назад, ребята, назад! – кричат растерявшиеся и перепуганные солдаты.
Подрывники, не зная, на что решиться, пригибаются под губительным огнем. Сухие и жесткие рулады пулемета как будто издеваются над ними. Близкий разрыв – и горячий осколок гранаты задевает щеку Панисо, и тот испуганно втягивает голову в плечи. Первая линия траншей совсем рядом, метрах в двадцати, но кажется ему недосягаемой. Да нет, не кажется – он понимает, что так оно и есть. Те немногие его товарищи, которые еще не потеряли порыв и пытались добежать до нее, падают один за другим, так что теперь никто уже не пробует. Такая проба равносильна самоубийству, а их на сегодня уже предостаточно.
Пуля сражает лейтенанта, когда он открывает рот, чтобы отдать приказ продолжать атаку или отступить – теперь уже не узнаешь. Неподалеку осколок гранаты вспарывает живот солдату, и тот, наступив на собственные кишки, падает наземь, визжит как кабан, пытаясь запихнуть их обратно.
Ну, довольно для одного дня – для одного дня, для одной войны, а может быть, и для одной жизни. К такому выводу приходит Панисо и, вскинув автомат, высаживает половину магазина, отступает на несколько шагов, разряжает куда попало остальное и бегом пускается туда, откуда пришел. То же самое делают и остальные – перескакивают через каменную ограду и убегают среди миндальных деревьев, которыми обсажена терраса, а фашисты стреляют им вслед, как по кроликам.
– Зацепило, мать твою так, зацепило!
Это кричит Ольмос. Панисо оборачивается и видит, что его товарищ внезапно охромел.
– Куда попало?
– В ногу.
Дождавшись, пока Ольмос доковыляет, Панисо закидывает его руку себе на плечи и ведет дальше. Подоспевший на выручку Факир подхватывает товарища с другого боку, и вдвоем они доволакивают раненого до стены. Стрельба теперь идет беспорядочная: то вспыхнет, то смолкнет, и тогда в тишине слышны время от времени вялые одиночные выстрелы, да и пулемет на фланге затих. Если бы поливали свинцом с прежней силой, немногие бы добрались до уступа, но, по счастью, у франкистов, наверно, кончаются боеприпасы. Они берегут патроны, а республиканцы – жизни.
Свалившись по другую сторону стены, Панисо осматривает ногу Ольмоса:
– Да нет же ничего!
– Нет? Ну, значит, наверно, на излете задело… Или рикошетом. Но болит адски.
– Чтоб тебя, Ольмос! Кончай придуриваться!
– Да вот клянусь, боль несусветная!
– Заткнись лучше.
Факир, прибившийся к динамитчикам, выуживает из кисета окурок, пытается поднести ко рту, но трясущиеся руки не слушаются, и он дважды роняет его. С третьей попытки это ему удается: крутанув ладонью колесико зажигалки, неожиданно обретает спокойствие и прислушивается к голосам, доносящимся из франкистских траншей.