– А не все ли равно – наши… не наши? – говорит Горгель. – Не один ли черт, где сидеть – в лагере для военнопленных у одних или в тюряге у других? Хватит с меня.
Мавр слушает его молча. Он идет впереди, держа карабин на изготовку, зорко всматриваясь в ландшафт. Он стоически, как подобает людям его племени, сносит все тяготы – ни разу не пожаловался. На привалах сидит на корточках, опершись на маузер, пожевывает веточку и не отгоняет мух, ползающих по лицу. Бережет силы и не тратит слов.
Беглецы идут уже довольно долго.
– Ты пойми, – втолковывает Горгель. – Я – плотник. Мое дело – мебель мастерить, двери и окна… Не желаю я пулять. И чтоб в меня пуляли – тоже.
– Красные – большая зболочь, – не оборачиваясь, отвечает Селиман. – От них вред Испании и праведникам.
Горгель перекатывает во рту камешек, как научил его мавр, – чтобы не так сохло во рту. Потом потирает плечо. Все еще болит, хоть и меньше, чем раньше.
– Я бы перевешал твоих праведников.
– Так не говори ты… Никогда так не говори ты, Инес. Франко святой, люди святые… Уважай святых, не то бог накажет.
– Да уж наказал, дальше некуда. Так что молчи лучше.
Мавр не отвечает. Он остановился, замер и смотрит вперед, положив указательный палец на спусковой крючок. Миг спустя медленно пригибается.
Горгель делает то же самое.
– Заметил что-нибудь?
Мавр не произносит ни слова и не шевелится. Горгель на коленях подползает ближе, озирается, но ничего не видит.
– Что такое? – шепчет он.
Сквозь сощуренные веки Селимана едва видны черные настороженные зрачки. Смуглое, изрезанное морщинами лицо напряжено.
– Люди.
– Никого не вижу… Солдаты?
Кончиком языка мавр проводит по седеющим усам.
– Люди, говорю тебе… – и кивком показывает вперед. – Клянусь.
– И много их?
– Несколько вижу.
– Наши или красные?
– Ты не знаешь, я не знаю… Красные, христиане, евреи… Кто-то.
– Они нас видят?
– Не знаю тоже.
– Дело дрянь.
– Или дрянь, или не дрянь, ia erbbi… Только бог знает…
Они стоят неподвижно, не шевелясь, не зная, на что решиться. Через мгновение вдалеке слышатся голоса. Они явно обращены к ним и звучат требовательно – теперь в этом нет сомнения. Эй, выходи, не прячься. Вылезай, кому сказано?
– Теперь нас видят, – говорит мавр.
Горгель с тревогой смотрит на него неотрывно, стараясь понять, что тот задумал. Тщетно – мавр бесстрастен.
– Маузер брось, – голос Горгеля дрожит. – Увидят оружие – будут стрелять.
Селиман смотрит с укоризной:
– Как я могу такое делать, земляк? Оружие не бросают. Я аскари, воин, марокканец… Оружие всегда со мной.
– И дальше что?
Мавр размышляет. Пот выступил у корней волос, течет по вискам, заполняет морщины на лице, как пересохшие русла. Приняв наконец решение, он отсоединяет затвор, берет в одну руку его, в другую – карабин и встает.