– Восемнадцать стукнуло.
Подрывник рассматривает второго – малорослого, хрупкого, как ребенок, прыщеватого.
– А тебе, Люис?
– Семнадцать.
– И ты такой же смышленый, как твой приятель?
– Были бы смышленые, не подняли бы руки.
Не выдержав, хохочет Ольмос, а за ним – Касау и остальные.
– Ах, засранцы! Пальца в рот не клади.
Панисо пытается сохранить серьезность.
– Товарищ Ольмос прав: то, что вы оба вызвались идти добровольцами, – прямо чудо из чудес. И теперь осталось проверить, чего вы стоите на деле. Рафаэль пойдет со мной, а ты, Люис, – с Ольмосом. Как скажем, возьмете по две бутылки каждый. И поосторожней, не разбейте. Потом пойдете с нами и сделаете, что скажем. Понятно?
– Понятно.
– Понятно, дедуля.
Касау и прочие новобранцы улыбаются, слушая их разговор. Заметив это, Панисо подходит к Рафаэлю, придвигается к нему вплотную:
– Слушай-ка, Мигель…
– Рафаэль.
– Ладно, не важно. – Панисо хватает его за ворот рубашки. – Слушай, что я тебе скажу. Если снова вздумаешь выделываться тут и шутки шутить, я тебя досыта накормлю свинцовой карамелью – не одну скушаешь, а семь штук, одну за другой. Понятно?
Оробевший паренек растерянно моргает. Нахальство улетучилось, он вытягивается почти как на плацу.
– Да.
– Это хорошо. Потому что у меня нашивки не на рукаве… И позволь дать тебе совет: поаккуратней со старыми солдатами, если уж попал туда, где умирают молодыми. Уловил?
Рафаэль кивает:
– Уловил.
– Товарищ.
– Уловил, товарищ.
– Вот это другое дело… несмышленыш.
Панисо оправляет на себе ремни с четырьмя гнездами, где лежат гранаты «лаффит», берет автомат – Ольмос починил экстрактор, и он теперь как новый – и показывает на дверь. Снаружи набирает силу перестрелка.
– Выходим! – говорит Касау остальным. – Живей шевелись – фашисты опять пожаловали.
И они выходят на улицу. Мостовая засыпана битым кирпичом и черепицей, фасады выщерблены пулями и осколками. Ночь выдалась спокойной, дала передышку, но вчера бои были жестокие, франкисты дошли почти до самой церкви – до ее почерневшего от дыма и гари остова: изуродованные стропила торчат под небом, уже золотящимся на востоке. Танки франкистов остановились на некотором расстоянии от баррикады, ожидая, когда пехота обеспечит им продвижение. А по тому, как ведется сейчас огонь, подрывник угадывает, что легионеры под прикрытием темноты просачиваются с обоих концов улицы к церкви и площади. Когда доберутся, танки будут здесь.
– И уже скоро.
Распределив Касау и прочих новобранцев по местам, подрывники с Рафаэлем и Люисом идут к главной баррикаде. Идут пригибаясь, потому что над головами жужжат пули. Короткие очереди франкистского пулемета время от времени барабанят по фасадам и вздымают в воздух обломки черепицы. Баррикада, сложенная из кирпичей, балок, набитыми землей мешков с проделанными между ними бойницами, ночью была укреплена и выглядит солидно. Возле амбразуры стоит старшина Кансела и еще один солдат с «маузером TG», тяжелым и длинным – в рост человека – противотанковым ружьем на подсошках, которое стреляет патронами 13,2 мм со стальным сердечником; двадцать лет назад в траншеях Первой мировой оно считалось грозным оружием, однако теперь вызывает нарекания: чудовищной отдачей может сломать неосторожному стрелку ключицу, а современную броню пробивает лишь под определенным углом и не дальше чем со ста метров.