– А я нет. Я и еще несколько человек.
Офицер продолжает пристально вглядываться в него:
– Да уж вижу. А потом что делал?
– Пошел на восточную высоту, там командовал майор Индурайн. А потом отбивал танки на шоссе.
– С этим самым майором?
– Нет. Его расстреляли красные, когда взяли высоту.
– Ты это видел?
– Конечно.
– А тебя, значит, не расстреляли?
– Тут начался обстрел, и я сумел удрать.
– Удрать, говоришь…
– Да. А потом был на Файонском шоссе. Стрелял по танкам из пушек.
– Глядите-ка… В артиллерию перешел?
– Меня перевели.
Лейтенант снова скептически переглядывается с сержантом.
– Брехня все это, – говорит тот.
Маленькие глазки обшаривают Горгеля сверху донизу.
– Повоевал, я смотрю, немало.
– Да уж побольше некоторых…
И еще не успев договорить, жалеет, что произнес эти слова.
– Дерзит еще… – говорит лейтенант.
Горгель, стараясь совладать с паникой, снова сглатывает слюну.
– Вовсе нет, господин лейтенант, – бормочет он. – Просто вы спросили, я ответил.
– Так ты ко всему еще и герой.
– Не знаю, кто я. Однако же в том, что целую неделю дрался с красными, сомневаться не приходится. Мавр может подтвердить.
– Какой еще мавр?
– Капрал Селиман. Вы же его видели вчера…
– Ну а сейчас где он, твой Селиман?
– Понятия не имею. Ушел куда-то.
Лейтенант почесывает бровь. Смотрит на свои записи, а потом на Горгеля. По всей видимости, показания его не убедили.
– Ладно… – подводя итог, говорит он. – Это дело мы разъясним.
И сержанту:
– Увести.
Тот ухватывает Горгеля за руку и тащит назад, к оврагу.
– Господин сержант… Сыном своим клянусь – я сказал чистую правду.
– Хорошо-хорошо, – безразлично кивает сержант, не отпуская. – И я тебя тоже люблю.
– Уверяю вас…
Угрожающий взгляд, рука, занесенная для удара. Сильный толчок.
– Рот свой поганый закрой!
Горгель покорно замолкает, но, подойдя к оврагу, с облегчением видит, что сержант подвел его не к пленным, а к перебежчикам.
– Вот тут сиди. И замри, пока мы не решим, что с тобой делать. Понял?
Горгель присоединяется к тем, кто расположился под деревом. Одни сидят, другие лежат, закрыв лица пилотками или носовыми платками, кое-кто жует упавшие с веток темные рожки. Он жестоко страдает от жажды – после допроса язык и нёбо у него как наждак, однако воды не дают. И он покорно сидит, не смея шевельнуться. Время от времени поднимает голову и злобно смотрит на того пленного, который выдал его, и пытается вспомнить, кто это. И наконец ему это удается: это официант из бара «Манчего» возле церкви Пречистой: Горгель захаживал в это заведение ближе к полудню выпить стакан вина и съесть порцию копченой колбасы. Он даже не знает, как его зовут, не помнит, говорил ли ему хоть раз что-нибудь, кроме «Сколько с меня?» и «Принеси-ка ты мне…».