– Это наше знамя.
В тот же миг слышится лязг затвора и голос: «Стой, кто идет?» Обе они бросаются наземь, и Пато выкрикивает пароль:
– Папа римский – сволочь.
– Проходи.
Следуя указаниям часовых, связистки через несколько минут оказываются на позициях республиканцев возле кладбища. Место это, именуемое Рамбла, представляет собой глубокую лощину, тянущуюся до самого берега. Северная ее сторона, окаймленная орешником и тростником – переломанным и обугленным, – укрепленная брустверами и мешками с землей, занята полутора сотнями бойцов: одни стоят у закраины, наблюдая за противником, другие разлеглись на песчаном дне под натянутым брезентом или в тени тростника. Пахнет потом, грязью, дымом горящего хвороста. Люди готовят еду на кострах, закусывают, чистят оружие, штопают одежду или терпеливо бьют вшей. В стороне стоят четыре 81-миллиметрового миномета с закрытыми стволами. Все на первый взгляд спокойно.
– Ба! Какой сюрприз, товарищ Патрисия.
Капитан Баскуньяна, лежавший под тростником, при виде Пато смущенно вскакивает. Но девушка не удивляется тому, что он здесь. Она ведь пришла сюда из штаба, где несколько раз, не называя себя, устанавливала связь с Рамблой. Она знает, что, по решению Фаустино Ланды и вопреки сопротивлению комиссара бригады, приказ, отстраняющий капитана от командования, был спустя несколько часов отменен, потому что события последнего времени – захват кладбища, фактическое истребление 3-й роты, гибель лейтенанта Сугасагойтиа и всех офицеров – очень ослабили этот сектор обороны. И потому Баскуньяна принял командование обоими подразделениями – жалким остатком своей роты, полегшей на высоте Лола, и батальоном майора Фахардо, которого вместе с другими эвакуировали в тыл из-за острой вспышки чесотки: из двух батальонов едва набралась рота.
– Рад тебя видеть, товарищ Патрисия. Пусть даже здесь – не лучшее место на свете.
Пато представляет ему свою спутницу, и капитан любезно приветствует ее. За эти два дня капитан немного изменился, отмечает она. Похудел, что ли? И вид еще более усталый. Или небритое лицо кажется таким изможденным из-за кругов под глазами? Левая рука у него все еще на перевязи, однако улыбка, от которой топорщатся голливудские усики, осталась прежней, и фуражка все так же залихватски сдвинута набекрень.
– Вроде бы все тихо, – говорит Пато.
Как и Роза, она положила на землю свою кладь и карабин, чтобы плечи отдохнули.
– Тихо, – кивает Баскуньяна. – Франкисты, взяв кладбище, обессилели, так что ограничились тем, что окопались и выжидают. Перестреливаемся с ними понемножку, а ночью раза два они сцепились с нашими в рукопашной, попробовали на излом… И все на этом.