Справа и слева начинают жужжать пули. Сезон охоты открыт, думает Панисо. Франкисты уже высовываются из-за углов и скоро покажутся из дома, откуда слышатся их ликующие крики и «Испания, воспрянь!». Оставив цыгана у порога, Моррасо и Ольмос мчатся бок о бок, перемахивая через изгороди и заборы, как на соревнованиях по барьерному бегу. Панисо пускается следом, прячется за сарайчик не больше метра высотой и тут с удивлением обнаруживает, что Рафаэль, про которого он совсем забыл, – рядом, а когда поднимается, чтобы бежать дальше, видит, что Ольмос уже один, астурийца же нигде поблизости не видно. А еще видит, как Ольмос вдруг спотыкается и падает ничком, словно его огрели дубиной по затылку.
Инстинкт самосохранения и верность другу борются в душе Панисо. Но не дольше секунды. Второе чувство побеждает, и, повинуясь ему, Панисо бросается к Ольмосу – тот лежит вниз лицом, голова, судя по всему, пробита, однако он шевелится, жалобно постанывает при каждом выдохе и даже пытается встать. Панисо ощупывает его голову вокруг раны, чувствуя под пальцами податливо-мягкие обломки костей. Крови почти нет.
– Пако! Пако!
Тот не отвечает. Панисо хватает его за руки, тянет на себя. И, подняв в этот миг голову, видит, что и Рафаэль здесь: он закинул винтовку за спину и пытается приподнять раненого за ноги. Но ничего не выходит – Ольмос слишком тяжел. Франкистские пули начинают свистеть вокруг, словно ткут тончайшую сеть, и паренек, с тоской в глазах признавая свое бессилие, виновато смотрит на Панисо и убегает. Тот тащит Ольмоса, хоть и сознает, что это бесполезно. Ольмос теперь лежит на спине, смотрит сощуренными, помутневшими, бессмысленными глазами.
– Брось меня, на хрен… – бормочет он, и хрипловатый голос срывается в стон.
– Тебя забыли спросить.
Рывками ему удается протащить товарища еще немного. Немного, недалеко. Рухнувшая каменная стенка загораживает дорогу. Панисо пробует взвалить Ольмоса на спину, но уже нет на это сил, да и раненый при первом же движении кричит от боли так, словно ему отрывают голову. Панисо пытается вздернуть его кверху, чтобы переложить на другой бок, но и это ему не удается. Слишком тяжело.
– Не получается, брат.
Ольмос – рот полуоткрыт, глаза запорошены пылью – смотрит на него. Панисо, склонившись, целует его в лоб, потом выпрямляется и бежит к Аринере.
Хинес Горгель, остановившись на прогалине сосновой рощи, прислоняет карабин к дереву, потирает ноющее плечо, смотрит на реку.
– Здорово дали им, – говорит он, сдвигая на затылок каску.
Мавр стоит рядом и тоже следит взглядом за тем, как самолеты националистов – в послеполуденном свете они кажутся серебристо-черными точками – пролетают раз и другой, снижаются сквозь белые облачка зенитных снарядов, сбрасывают бомбы, бьют из пулеметов и снова гуськом уходят ввысь. Все было бы похоже на воскресный воздушный парад для увеселения невидимой публики, если бы издали не долетал глуховатый грохот взрывов и запинающийся лай «бофоров».