– Они прорвались! – слышится неподалеку чей-то испуганный крик.
– Молчать! – огрызается лейтенант. – Молчать и стрелять!
Кто-нибудь, может, и прорвется, думает он, но едва ли многие. Легионеры ведут беглый огонь, сообразуясь с пулеметными трассами. А со стороны кладбища и Рамблы так же интенсивно стреляют рекете. И сейчас сзади уже звучат тумп-тумп-тумп минометов небольшого калибра, и через двадцать секунд внизу слышатся первые разрывы, и в бутылочное горлышко, превратившееся в адское скопище вспышек, взрывов, выстрелов, стаей дисциплинированных светлячков несутся пулеметные трассеры.
– Огребли по полной, – замечает Лонжин.
Пардейро видит в бинокль россыпь далеких фигур, бегущих среди сполохов огня, – кажется, какой-то обезумевший фотограф начал съемку со вспышками магния. Но республиканцы не только бегут. Они еще и сопротивляются.
Не хотел бы я оказаться там, внизу, думает он. Совсем бы не хотел.
– Слышите, господин лейтенант?
Пардейро слышит какие-то звуки и теперь вслушивается повнимательней. Сквозь грохот гранат и ружейную трескотню, нарастая и перекрывая шум сражения, пробиваются несколько голосов – их становится все больше и, подхваченные десятками других, звучат все громче. Уже почти можно различить или угадать слова:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
– Поют, – удивленно говорит он, опуская бинокль. – Эта сволочь поет «Интернационал».
Пато Монсон видит, как они приближаются: по крайней мере, кто-то. Те, кому удалось пройти, теперь поодиночке или маленькими группами появляются в неверном свете зари, который уже начинает просачиваться с востока, и силуэты их беззащитно выделяются на ее свинцовом фоне. Далеко позади еще мерцают вспышки минометных выстрелов, тянутся непрерывные линии трассирующих очередей, добивающих всех, кто не сумел прорвать кольцо и теперь навсегда остается там. Выжившие и уцелевшие – измученные неимоверными усилиями, задыхающиеся от бега, раненые – поддерживают друг друга. Одни уже нашли убежище за укрепленными стенами Аринеры, опустились наземь без сил, почувствовав себя наконец в безопасности, – перепачканные засохшей грязью, окровавленные, волочат за собой винтовки, которые остались почти у каждого. Другие идут дальше, к реке, идут теперь медленно, вразброд, потому что не видно ни офицеров, ни сержантов – некому выстроить их.
– Бедные наши товарищи… – говорит Пато.
– Ничего они не бедные, – ворчит сержант Экспосито. – Дрались как звери и сумели выйти к своим.
– Не все.
– Все равно. Каждый, кто вышел, – вышел победителем.