После смерти Франца Феликсовича в начале 1920 года Блоки переселились в квартиру Александры Андреевны, тесноватую и тёмную, всё в том же доме на углу Офицерской улицы и набережной Пряжки, в котором жили с довоенных времён. Об уюте можно забыть, главное, чтобы не вселили очередного матроса или рабочего с семьёй. Но ещё большая беда – домашний разлад. Всё тяжелее состояние матери; не утихают её конфликты с Любовью Дмитриевной, в которых невозможно понять, кто прав, кто не прав. Да ещё любимая тётя Маня периодически сходит с ума. Все эти застарелые проблемы до крайности обострены бедствиями революционного времени. От всего – нарастающая усталость.
Но и это не главное. В записных книжках Блока всё чаще, всё настойчивее являются фразы: «Ужасный день»… «Угрюмый день»… «Очень плохое состояние»… «Я уничтожен, меня нет уже три дня»… «Мой день ужасен»… «Какая-то болезнь снедает. Если бы только простуда. Опять вялость, озлобленность, молчание»… «На душе и в теле невыразимо тяжко. Как будто погибаю».
Работа во всевозможных отделах, союзах и секциях приносит всё меньше удовлетворения и всё больше раздражения. Даже выступления с чтением стихов – неизменно успешные – не дарят радости, а скорее усиливают внутреннюю тревогу.
И – сны. Мучительные. Яркие. Обессиливающие.
«Ночные сны, такие, что на границе отчаянья и безумия».
«Отчего я сегодня ночью так обливался слезами о Шахматове?»
«Какие поразительные сны – страшные, дикие, яркие».
Разобраться в причинах трагедии последних трёх лет жизни Блока – непросто, если вообще возможно. Здесь очень многое сошлось. Главное же то, что Блок всё острее чувствовал законченность своего творческого пути, ненужность и невозможность его продолжения. Всё, что ему дано и должно было сказать, он сказал. Новые слова не могли родиться. В будущем он не видел себе места. Отсюда – нарастающая непонятная болезнь, телесная и душевная.
Всегда здоровый, осенью 1920 года он стал серьёзно недомогать. Болела нога, беспокоило сердце. Гражданская война заканчивалась, впереди могло быть благополучие. Но он благополучия не хотел. Его глаза становились безумны – потому что они всё глубже вглядывались в нечеловеческую даль, в смерть. Его облик изменился.
Георгий Петрович Блок о предпоследней встрече с двоюродным братом в ноябре 1920 года (очерк «Герои «Возмездия»»):
«Огромная перемена произошла в его наружности за двенадцать лет. От былой “картинности” не осталось и следа. Волосы были довольно коротко подстрижены – длинное лицо и вся голова от этого казались больше, крупные уши выделялись резче. Все черты лица стали суше – твёрже обозначились углы. Первое моё впечатление определилось одним словом: