Главным врагом Александры Михайловны оказались не социальные условия и предрассудки, а сама природа, в которой женщина и мужчина не тождественны друг другу. Оказалось, что и в стране военного коммунизма женщины хотят быть матерями и жёнами, зависимыми, подвластными хранительницами очага, рабынями кухни, домашней прислугой для своих мужей и детей. Не все, конечно, но многие. Поэтому бесплодными были усилия Коллонтай и её единомышленниц по созданию домов-коммун с общими столовыми, фабриками-кухнями, фабриками-прачечными и детскими садами. Обитательницы этих райских кущ при первой возможности предпочитали заводить в своей комнате примус и корыто, варить, парить и стирать, словом, обзаводиться хозяйством маленьким и неудобным, но своим. Их мужья по-прежнему склонны были уважать только себя и своё дело, пренебрегать интересами и потребностями жён, иногда выпивать лишнее, да к тому же ещё и гулять на стороне. На этой почве возникали склоки и дрязги, драмы и трагедии, как будто и не было никакой революции. Социальная утопия не хотела становиться реальностью.
Письмо к Андреевой писалось уже в Норвегии, куда Коллонтай была назначена полпредом по её собственной просьбе. Это не удивительно. Революционная лава в России угасала, образуя причудливые извивы нэпа. Что такое нэп? Тройственный союз бюрократизирующегося партаппарата, обывательского стремления к покою и коммунистической идеологии, которая всё более каменеет в оторванной от жизни догме. Коллонтай не могла не понимать, что наступающее время – не её время. Попросилась на дипломатическую работу: страна Советов как раз в это время стала налаживать отношения с внешним миром. Её просьбу охотно уважили – сплавили с глаз долой поперечного человека.
Она становится канонизированной легендой женского революционного движения. Но её идеал коммунистической любви, семьи и брака из настоящего перемещается в будущее, из политической реальности в литературу. В это время появляются в печати повести и рассказы легендарной революционерки. Когда-то, в незапамятные 1890-е годы, она лелеяла надежду стать писательницей, даже отправила знаменитому В. Г. Короленко свою повесть… Его ответ: «Если бы Вы писали пропагандистские листовки, Вы бы могли достигнуть большего», – надолго отбил у самолюбивой Шуры охоту к литературным опытам. Теперь, в начале 1920-х, настало время соединить под одной обложкой изящную словесность с пропагандистской листовкой.
Агитатор, социолог, народный комиссар, борец за чьи-то права… Всё это не женские роли, и сами слова сии не имеют женского рода. Слово «писательница» образовалось из мужского ребра ещё до рождения Александры Михайловны, так что писательство можно считать одним из наименее бунтарских её занятий. Но и тут она не плывёт по течению литературных традиций, а движется, как ножницы, наперерез всему.