Рядом с этими альбомами лежали в произвольном порядке: горы старинных книг без переплётов, обложек и титульных листов; древние школьные тетради и гимназические учебники; рукописные труды учеников Тенишевского училища, в коем учился мой дед – на год младше Мандельштама и на несколько лет старше Набокова; ящички с непонятными бумагами, средь которых попадались гербовые, украшенные двуглавыми императорскими орлами; пачки разноцветных денежных купюр – солидные царские «петеньки» и «катеньки», безликие керенки, шершавые совзнаки, денежные бумажки всяких эфемерных правительств времён Гражданской войны; латунные коробки с медными обойными гвоздями, фарфоровыми медальонами, мраморными шарами, бронзовыми финтифлюшками в виде лилий, ирисов, наяд и амуров, со всякой всячиной, осыпавшейся за полстолетия с предметов квартирной обстановки…
Среди этого всего, к вящему моему интересу, были навалены коробочки с детскими настольными играми, произведёнными ещё в девятнадцатом веке. Игра «Старайся вверх!»: в клеточках её поля жили цирковые персонажи – клоуны в колпаках, акробаты в трико, учёные собачки с испанскими воротниками, лошадки с плюмажами – через все эти фигуры надо было передвигаться фишкой по стрелочкам, кидая игральную кость. «Солдатская игра», изрядно разрозненная и поэтому не совсем понятная; там были карточки, на которых изображались приключения солдата (отличился при штурме, уснул на посту, спас утопающего, оскорбил офицера), а рядом – награды, поощрения и наказания, от солдатского Георгия и производства в унтер-офицеры до гауптвахты и гарнизонной тюрьмы. Особенно чудной была игра, именуемая «Пожар». Латунный раскрашенный дом, из окон которого вырываются огненные языки; пожарные повозки, бочки, лестницы; фигурки пожарных, объёмные из жести и плоские из картона – все в синей пожарной форме, в касках, все делают своё дело: кто лезет по лестнице, кто орудует багром, кто топором, кто поливает из шланга, кто правит лошадьми, кто всем этим командует… Фигурок сохранилось великое множество и, конечно же, не меньше было потеряно. Теперь-то куда все эти штуки и прибамбасы делись? Непонятно. Растворились в позднесоветском времени.
С книжным шкафом соседствовал, деля комнату почти пополам, не меньших размеров буфет ясеневого дерева. Лазать по его отделениям и полкам было ещё интереснее, особенно потому, что не разрешалось. Там прятались всевозможные хрупкие вещи. Хрустальные бокалы, фарфоровые статуэтки, сервизы, чашечки, рюмочки, декоративные настенные тарелки, обширные блюда, супницы, вазы… Почти все они были побиты или надтреснуты, но это делало их ещё более интересными, неповторимыми. Как уцелело всё это в годы революции и блокады – уму непостижимо. Кое-что из таящегося в буфете извлекалось наружу и ставилось на стол по торжественным случаям: 30 сентября, например, в день именин моей бабушки и мамы. В этот день собирались родственники и знакомые, и было их превеликое множество. Среди прочих приходил невысокий старичок с аккуратной профессорской бородкой и невероятно изящными манерами. Здороваясь с дамами, он непременно целовал руку, и делал это с таким достоинством, что, казалось, не он кланяется дамам, а они ему.