В феврале началась революция. Грин пешком вернулся в Петроград в день свержения самодержавия – с рассказа об этом мы начали нашу книгу. Никаких, однако, существенных изменений в его жизни поначалу не произошло. Те же журналы, те же люди вокруг. Правда, всеобщее бурление заставляло работать в лихорадочном режиме: за полгода последовало три десятка публикаций. Революция стимулирует энергию муз! Грин пытается выступить на поэтическом поприще. Стихотворение «Колокола» печатается в «Двадцатом веке», «Обезьяна» и «Дайте» в «Новом Сатириконе». В мае газета «Свободная Россия» публикует его поэму «Ли» – произведение слабое до смешного, к счастью, тут же забытое читающей публикой. Было ещё несколько стихотворений на революционные темы – все они ничего достойного не добавляют к творческой биографии Грина; поэтом он не стал.
Впрочем, в стихотворении «Петроград осенью 1917 года», напечатанном в той же «Свободной России», проступают черты пугающей реальности, которая скрывается в ближайшем будущем:
Убогий день, как пепел серый,
Над холодеющей Невой
Несёт изведанною мерой
Напиток чаши роковой.
<…>
Упрямый ветер ломит шляпу,
Дождь каплей виснет на носу;
Бреду, вообразив Анапу,
К Пяти углам по колбасу,
К витринам опустевших лавок,
Очередям голодных баб
И к рыночным засильям давок
Прикован мыслью, будто раб.
Скоро, ох как скоро, лавки опустеют окончательно, и двери их будут заколочены досками; колбаса превратится в бестелесный предмет мечтаний; роковая чаша будет испита до дна; и мера её окажется куда суровее, чем можно было предвидеть.
Эйфорическая Февральская революция переросла в грозную Октябрьскую; за ней последовали все мыслимые бедствия. В 1918 году Петроград провалился в бездну разрухи, голода, красного террора. Одно за другим исчезали печатные издания. Был закрыт за контрреволюционное направление «Новый Сатирикон», в котором Грин печатался до самого последнего момента. Из сатириконовских публикаций явствует, что плоды революции для него горьки, что её безумная реальность вызывает у него чувство, близкое к отвращению. Но политического протеста в них нет, и исторического суда автор не совершает. Он просто не любит новый послереволюционный мир, так же, как не любил обывательский мир дореволюционный. Советская власть так и останется чуждой ему, потому что она держится на жестокости и насилии. Николай Вержбицкий, старинный приятель Грина, вспоминал потом его слова, сказанные летом 1918 года: «…В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием. «От палки родится палка!» – говорил мне один дагестанец…»