— Зачем ты говоришь мне это? — спросила Ирма. — Я же ничего подобного у тебя не требовала.
— Конечно, нет, — ответил Рудольф, — но я думал, если в один прекрасный день у меня не останется ничего…
— То увидишь, что я люблю тебя по-прежнему, — вставила Ирма.
— Допустим, что у меня ничего нет, — продолжал Рудольф, будто не слыша слов жены, — и ты, моя жена, вынуждена сама содержать себя. Имея собственность, ведь можно это предположить, не так ли? А можно ли предположить, что я в один прекрасный день стану порядочным человеком, то есть порядочным в браке? Нет, предположить это нельзя. Перемена имущественного положения не изменила бы меня, не сделала бы другим человеком. И как же ты считаешь, долго ли ты мирилась бы с моим образом жизни, — вернее, долго ли держалась бы твоя любовь, если бы ты была вынуждена добывать себе хлеб насущный тяжким трудом, а я в это самое время был бог весть с кем и где?
— Ты уж допусти лучше, что я в это самое время буду кормить и одевать тебя, это еще страшнее и невозможнее, — сказала Ирма.
— Это, конечно, еще страшнее, но вовсе не так уж невозможно, — ответил Рудольф, — таких браков в наше время сколько хочешь. Это даже модно. Только одно верно: никакая любовь не вынесет этого долго. Удовольствие, физическая потребность — такого хватает, но ты же нуждаешься прежде всего в любви. Вот иногда мне мерещится, что, если не удастся тебя просветить, возьму и разорюсь…
— Дорогой, ты рехнулся, — сказала Ирма.
— Дорогая, нет, вовсе нет, — ответил Рудольф. — Я же сказал, что мне только мерещится, понимаешь? А чтобы осуществить это, нужна большая любовь, ее-то во мне и нет, разум у меня в порядке. Ведь я люблю тебя…
— Если ты хочешь сказать мне о любви, подойди поближе ко мне, чтобы я чувствовала тебя, — сказала жена.
— Погоди немного, — ответил Рудольф, — а то сейчас произойдет самое страшное, погоди, пока оно пройдет. Тогда я подойду, если ты хочешь.
— Нет, подойди сейчас, — возразила Ирма. — Но лучше я сама подойду к тебе, иначе я испугаюсь этого самого страшного. Когда я с тобой, я не боюсь, или если и боюсь, то как в детстве страшной сказки… Ну вот, рассказывай теперь, я уже не боюсь, я с тобой.
Ирма обняла мужа и прижалась к нему.
— Самое ужасное то, что во мне нет большой любви, чтобы осуществить, что мерещится, так сказать, осуществить мечты. Моя любовь обычная мужская любовь, которая неспособна на что-нибудь исключительное. Моя любовь жаждет скорее удовольствий, чем чего-то большого… Поэтому и происходит все подобное. Я не откажусь от своего имущества, что бы мне ни мерещилось иной раз, а напротив, охотно обзавелся бы еще и бо́льшим, чтобы воздать тебе как можно больше за то, что я причинил тебе зло.