Когда она пошла домой по безлюдному проселку, вся скованная, налитая какой-то тяжестью, предчувствием близкой смерти, их последняя прогулка представилась ей как какое-то видение, ведь это была их последняя прогулка вдвоем. Ирма уже не сомневалась в этом. Потому и кустик вереска на краю канавы, у изгороди, бросился ей в глаза, и она даже сломала несколько веточек и протянула мужу — напоследок. Но Рудольф, беря вереск, обхватил всю ее руку, и Ирма ожидала, что он покроет ее поцелуями, но муж только притронулся губами к мизинцу, словно шутя; теперь же Ирма понимала, что это была не шутка, а высшее выражение нежности. Позднее, уже на шоссе, Рудольф выбрал несколько веточек вереска — самых цветущих — из пучка на своей груди и вернул Ирме, сказав снова как бы в шутку: «Дающему да воздастся»; однако и это было не шуткой, а благодарностью за все, все. Затем Ирме вспомнилось, что где-то на краю поля она заметила какие-то поздние цветы, хилые, жалкие, неприглядные, но она хотела сорвать и их и дать мужу. Однако ж она не сделала этого, боясь, что Рудольф высмеет ее; теперь она сожалела, что не последовала зову сердца. Что из того, если бы муж и высмеял ее; по крайней мере, она, Ирма, отдала бы ему все, что у нее было.
Размышляя так, Ирма дошла до края поля, где рос орешник, сошла с дороги и двинулась по светло-зеленому лугу, что стоял нетронутый после сенокоса; прошла до третьего, до четвертого куста, увидела гроздь орехов, протянула руку — достать, но так и не сорвала орехи: она не успела сделать это — расплакалась почти в голос и села на зеленом лугу, в тени кустарника. И сидела она там, среди пышного белозора, и выплакивала как бы всю свою жизнь, сама чувствовала и осознавала. Ведь если Рудольф и раньше уже делал то, что он делал, что же он сделает теперь, после такого большого разговора и объяснений? Он наверняка сделает такое, чего не исправит никакая любовь, какою бы большой и чистой она ни была.
Но, поднявшись из тени орешника и продолжая идти, она ни разу не подумала о том, чтобы ехать в город вслед за мужем, попытаться удержать его от непоправимого или рокового, что ли, шага. Напротив, она повторила слова Рудольфа, которые вдруг вспомнились ей, хранимые в тайниках мозга: если хочешь жить, надо со всем мириться, иначе снова начнутся длинные пустые разговоры; именно пустые, думалось Ирме, ведь ее любовь все живет, несмотря ни на что. Ради своей любви она и пытается мириться со всем, ведь Рудольф говорит, что он ищет скорее удовольствий, чем любви, ну и пусть уезжает и наслаждается, Ирма не спешит мешать ему своей любовью.