— Но я прошу тебя, ответь, и ответь прямо и откровенно.
— Я, конечно, отвечу прямо и откровенно, а ты? Ты только вертишь и крутишь.
— Нет, я постараюсь ответить тоже прямо и откровенно, как могу.
— Что же ты хочешь узнать у меня? Я же все сказала тебе, ты знаешь обо мне все, я же о тебе ничего.
— Вот и ошибаешься, — сказал Рудольф, — ты тоже знаешь обо мне все, только ты мне не веришь, а я тебе верю, в этом и разница. И сейчас я хотел бы еще узнать: твои сегодняшние жертвы — то есть отказ от ребенка, от моей верности и от своей любви, — что это? Чтобы испытать меня, увидеть, что я стану делать? Или ты в самом деле готова отказаться от всего этого, лишь бы мы остались вместе?
— Мне просто непонятно, как ты можешь это спрашивать? — обиженно сказала Ирма. — Конечно, я отказываюсь от этого в самом деле, я готова на все, только бы не потерять тебя.
— Та-ак, — произнес Рудольф, — я понял из всего этого то, что всерьез, только последние твои слова нагоняют на меня сомнение. А если это так, то именно подобную любовь, которая под конец готова отказаться от себя самой, я и называю в высшей мере невинной и чистой. Теперь-то ты понимаешь?
— Понимаю, — удивленно ответила Ирма.
— И веришь ли, что, когда я говорю о твоей любви, я не просто произношу красивые слова, а подразумеваю под своими словами в самом деле нечто реальное? Веришь теперь этому?
Но Ирма не ответила сразу, она снова расплакалась. Лишь немного погодя она сказала, кивая головой:
— Теперь я верю. Так ужасно, что ты прав.
— Та-ак, значит, это в порядке, — сказал Рудольф с облегчением. — По крайней мере, от одной предполагаемой лжи или обмана я перед тобой очистился. Затем: отдаешь ли ты себе хоть какой-то отчет, что ты делаешь, когда ты отказываешься от ребенка, от моей верности и, наконец, от своей любви? Ладно, ты отказываешься от ребенка и моей верности, но как ты откажешься от своей любви? Или — зачем ты все еще так судорожно цепляешься за меня, если больше не любишь?
— Зачем же цепляются за тебя другие, хотя они тебя не любят? — спросила Ирма.
— Другие, — в раздумье повторил Рудольф, — другие делают это потому, что у меня есть немного денег, а в тот день, когда деньги кончатся, перестанут за меня цепляться и они. И запомни одно: когда они цепляются за меня, им не нужно отказываться от самого дорогого — от своей любви. Когда они приходят, у них нет ничего, они надеются лишь взять у меня. Тех, кто все еще любит, нет среди этих других, и поэтому невозможно, чтобы и ты относилась к ним. По-моему, все так ясно, что бессмысленно и говорить об этом. Что касается моей верности или неверности, то не стоит тратить слова и на этот счет, ибо ты сама знаешь правду. К несчастью, ты веришь не правде, а своим объяснениям, твои же объяснения таковы: не то чтобы я неверный, а я намеренно, вполне сознательно изменяю тебе, чтобы избавиться от тебя и дать понять, что я тебя уже не люблю. На деле же беда в том, что во мне вообще нет такой любви, которая делала бы человека верным, а ты не веришь и не понимаешь, ибо твоя любовь — верна. С точки зрения твоей любви, я вообще не умею любить. К сожалению, я понял это, лишь живя с тобой, и пришел к мысли, что два человека, у которых столь разная любовь, не могут жить вместе долго, если они не хотят превратить свою жизнь в ад для обоих. Понимаешь ли ты это?