— Я не могу взять такое на душу.
— Этого и не нужно, я сама отвечаю за себя, — сказала Ирма.
— Ты сейчас, видимо, совершенно не можешь принимать решения и отвечать за себя, — объяснил Рудольф.
— А ты, смиренный, боишься бога, не так ли? — спросила Ирма. — И я скажу тебе, кого ты боишься: ты боишься только эту женщину, а не бога. Она-то и внушила тебе эти мысли о разводе. Она отнимает тебя у меня и бога — разумеется, вместе с мебелью, которая уже перевезена сюда. И вы вдвоем лжете мне, считаете меня глупым ребенком. Вы пытаетесь сделать из меня какое-то диковинное изнеженное существо, которое надо оберегать, а я не хочу такой опеки. Я просто женщина, которая любит и хочет любить, как любая другая. И это я хочу тебе сказать, прежде чем ты окончательно решишь, так и знай. Я готова на все, на что готова любая женщина, я не боюсь борьбы, так как иду со своей любовью не на жизнь, а на смерть. Если у тебя, может быть, есть еще что-то, от чего я, как твоя жена, должна отказаться, назови, Чтобы я почувствовала, смогу ли я преодолеть это или это мне не под силу. А если у тебя больше ничего нет, — от всего другого я отказываюсь, и ты все же хочешь избавиться от меня, — тогда мне ясно: я просто осточертела тебе — и только. И в этом случае все мои жертвы бесполезны. Но тогда ты мог бы сказать мне прямо, чтобы я знала, и я больше не стала бы тебе в тягость. Я все эти дни и ночи в деревне и в городе так много мучилась и думала, словно горела на медленном огне. И вот наконец в голове прояснилось и сердце набралось решимости. Вначале ты только и делал, что лгал и обманывал. И раз я теперь от всего отказываюсь, так что вроде бы годна для тебя, как любая другая, в жены, а ты молчишь, становится ясно, что ты просто не желаешь меня знать. Но тогда и твои разговоры о ребенке и неверности — только обман, в том смысле, что ты якобы и не мог быть верным, даже если бы любил. В твоих длинных объяснениях лишь одна правда — ты не любишь меня и, пожалуй, не любил меня никогда. Вначале ты лишь интересовался мною, во мне было, как сказала моя двоюродная сестра, что-то свежее, деревенское или, как сказал ты сам и говоришь еще и сейчас, конечно, — от меня пахнет невинной девушкой. Это тоже твоя ложь, которой ты меня связывал и опутывал…
Ирма говорила, и Рудольф слушал, он слушал совсем невозмутимо, пока Ирма не расплакалась. Но и тут он сохранил полное спокойствие и промолчал, словно хотел дождаться, пока плач утихнет, но, не дождавшись, сказал:
— Не ответишь ли ты мне на один вопрос?
— Не хочу больше отвечать ни на что, все бессмысленно и глупо, — сказала Ирма.