Роману Петровичу сделалось неловко за отца. Он вперил глаза в белоснежную накрахмаленную скатерть, стараясь не встречаться взглядом с Игорем. В детстве он чурался отца. Сухой, вспыльчивый, самолюбивый, тот никогда не снисходил к детским проступкам и шалостям, был суров и непреклонен. Зато мягкую, добрую и отзывчивую мать Роман обожал. И сейчас он с любовью и тревогой глядел на ее исхудавшее, бледное, с синими подглазьями лицо. Видно было, что ее съедает изнутри какой-то недуг. «Надо будет свозить мать в Москву, показать профессорам», — решил он. И перевел взгляд на отца, продолжавшего настойчиво вдалбливать сыну науку управления.
— …Если и ошибся, не показывай виду, людям нужен авторитет, им нужно верить в безошибочность руководителя, так им легче жить и работать.
«Лучше бы он замолчал», — подумал Роман Петрович. Минуту назад он почувствовал к отцу жалость. Вставные зубы, призванные, видимо, омолодить отца, наоборот, состарили его, изменилось выражение лица, затруднилась артикуляция, некоторые слова произносились с трудом. «Сдает старик», — с грустью подумал он. Но стоило отцу непререкаемым тоном произнести несколько наивных до глупости фраз, и волна жалости к стареющему отцу откатилась, уступив место утешающей мысли, что с годами тиранические свойства отцовского характера ослабли, утеряли свою злую силу, и, следовательно, матери с ним сейчас не так трудно, как прежде.
— Зина, а где же моя килька? — капризным тоном избалованного ребенка вдруг выкрикнул Петр Ипатьевич.
Килька перед обедом — в жизни отца это было нечто большее, нежели закуска, любимая прихоть. То был целый ритуал. Каждый день — вот уже сколько лет — в час обеда жена ставила перед прибором главы дома тарелочку с килькой, рядом клала небольшой ломтик черного, обязательно мягкого хлеба. Усевшись и подвязав под подбородок салфетку, отец начинал священнодействовать. Ножом и вилкой он ловко распластывал кильку, извлекал из нее позвоночник, кусок хлеба намазывал вологодским маслом, клал на него кильку…
И вот эту кильку жена сегодня позабыла подать Петру Ипатьевичу.
— Ты что же, Зина? — уже более мягким, рассчитанным на гостей тоном укоризненно произнес Петр Ипатьевич и зло посмотрел на жену.
Зина смешалась.
— Петя! Сегодня же праздничный обед… Я думала…
— Она думала, — с ехидным смешком проговорил Петр Ипатьевич. — А спросить?
— Я сейчас… Одну минуту. — Зина уже поднялась со стула.
— Не надо. Теперь поздно, — сухо произнес Петр Ипатьевич и перенес взгляд на сына: — Ну как у тебя там в Привольске? Много конфликтов? Сложных ситуаций? Без этого, сын, поверь мне, не бывает. Уж я это знаю!