— Как же не помнить! Двести семьдесят три человека. И не какие-нибудь, а живые, деятельные, высококвалифицированные!
— Верно. Людей мы уже взяли, а теперь возьмем и сам филиал. Будем туда временно один за другим переводить цехи, чьи помещения подвергнутся реконструкции.
Фадеичев не нашел ничего лучшего, как спросить:
— А нам его дадут? Этот филиал?
— И кто мне это говорит? Человек, который, по собственному выражению, может луну с неба достать! Полетите в Москву за фондами, заодно решите в министерстве и вопрос с филиалом. А я договорюсь с местными властями. Думаю, нас поддержат. Они, кажется, сами не знают, что делать с филиалом.
Беловежский с улыбкой смотрел на своего зама. Фадеичева трудно чем-нибудь удивить, но, кажется, сегодня ему это удалось.
Роман Петрович имел все основания быть довольным сегодняшним днем, но что-то царапнуло его изнутри. Он вдруг вспомнил нелепую сцену с Примаковым, разыгравшуюся на заседании парткома, и хорошее настроение улетучилось.
Если рассматривать ситуацию в чистом виде, без привходящих обстоятельств, то, пожалуй, можно было бы счесть, что и тогда, в цехе, и сегодня, на парткоме, он действовал и говорил искренне и верно. Но истина заключалась в том, что ситуации «в чистом виде» не существовало, производственное и личное шли рядом, переплетались, и так плотно, что порой трудно было разобрать, где одно и где другое. Не была ли обостренная до крайности взыскательность, проявленная Романом Петровичем по отношению к старому слесарю Примакову, продиктована пусть неосознанным, но тем не менее отчетливым стремлением показать, что для него не существует личных пристрастий, что отец Лины может быть им подвергнут критике, как и всякий другой. Реакция членов парткома, не поддержавших его, одновременно и огорчила, и обрадовала Романа Петровича. Хорошо, что Примаков не потерял доверия и любви коллектива, плохо, что он, Беловежский, пошел на поводу у своих не совсем ясных и, кажется, совсем неблагородных побуждений.
«Надо будет завтра же распорядиться, чтобы в Аллее передовиков обновили портрет Примакова, а то покоробился весь», — сказал себе Беловежский, успокаивая таким образом угрызения совести…
— Запомните, Александр Юрьевич, сегодняшний день! Он для нас — исторический, — сказал Роман Петрович на прощание Фадеичеву.
— А какой сегодня день?
— Четверг, после дождика, — отвечал директор.