Медея в развевающемся алом кимоно (на груди и спине золотом вышиты драконы) с широченными рукавами (у японок они служат карманами, куда можно складывать всякую всячину) скользит по сверкающему паркету директорского особняка, с гордостью осматривает плоды своих трудов.
Беловежский строго-настрого предупредил жену: ремонт должен быть скромным. Подправить, подлатать, сделать только то, что необходимо. Заводской ОКС (отдел капитального строительства) не привлекать ни в коем случае, все работы вести с помощью городской конторы по ремонту квартир, с оформлением через сберкассу, чтобы на все имелись квитанции, подтверждающие уплату наличными. Только так.
Сегодня Медея торжествует победу. Все сделано. В лучшем виде. Отциклеваны и покрыты импортным лаком полы, сменены двери, ручки индийские под бронзу, на стенах — финские и югославские обои, люстры из чешского хрусталя, мебель завезена тоже наимоднейшая — финско-югославская смесь, на кухне — ярко-красный — опять-таки чешский — гарнитур «Мария».
Все хорошо, не стыдно гостей принять. Одна только неприятность: под террасой пол просел. Говорят, на заводе есть кудесник Михеич. Взглянет и тотчас определит, в чем дело. Медея, была не была, ослушалась мужа: позвонила в ОКС. Для очистки совести подчеркнула: только в нерабочее время и за деньги.
В ОКСе ответили:
— Конечно! Какие разговоры!
На другой день появляется Михеич. Маленький, тщедушный мужичок. Нечесаный, небритый. С хмурым видом ходил по террасе, попрыгивая на упруго дышащей половице, наклонив голову, прислушивался. Потом спустился в сад с топором в руке. Подошел к стене, всунул серебристое, сильно отточенное лезвие между плотно прижатыми друг к другу, сверкающими свежим лаком досками «вагонки», нажал — послышался оглушительный треск ломаемого дерева.
— А нельзя поосторожнее? — хмурится Медея.
Но Михеич на нее — ноль внимания. Одна за другой отлетают и падают в пожухлую осеннюю траву желтые, словно медяные, рейки. Михеич опускается на колени и тычет топором в образовавшуюся щель, где будто в ране кровенеет кирпичная кладка, сереет гнилая плоть бревна.
— Нижний венец… того… — бормочет Михеич. — Менять надо. Сгнил.
— То есть как это сгнил?
— А вот так… — плотник тычет заскорузлым пальцем с почерневшим ногтем в бревно, и оно расступается, пропускает внутрь себя человеческую плоть, словно та — железная… — Ну глянь, труха, — Михеич довольно смеется, вызывая у Медеи чувство паники.