С вечера ремонтники ЖЭКа Матвеевич и Степка получили задание ликвидировать следы протечки в двадцать шестой квартире. И уже в 9.00 были на лестничной площадке, возле упомянутой квартиры.
— Звони! — бросил Матвеевич.
Он был худой, жилистый. Немногословный. В работе его отличала редкая дотошность.
Его напарник Степка, дылда с грубыми чертами лица и по-женски длинными шелковистыми волосами, не имел пока ни умения, ни характера. Он и сам не знал, куда несся по волнам жизни, и прикрывал свою растерянность перед нею бестолковым балагурством.
Получив от Матвеевича указание позвонить в дверь, он не просто нажал на кнопку, а попытался при помощи звонка воспроизвести такты бравурного марша, которым обычно начинаются футбольные репортажи по радио и телевидению.
— Не балуй, — остановил его Матвеевич. — Старушка спросонья напугаться может.
— Спит ваша старушка без задних ног. Ее и пушкой не разбудишь.
— Ну-ка, погодь. Я сам.
Матвеевич приложил большое волосатое ухо к обтянутой дерматином двери, прислушался. В недрах квартиры таилась тишина.
— Может, в булочную ушла? — высказал предположение Степка. — Они, старые, жрать здоровы!
— Не… Я вчера ее видел на лавке во дворе, предупредил. Она ждать должна.
Матвеевич нажал кнопку звонка и не опускал палец секунду-другую, продолжая прислушиваться.
Из соседней квартиры выглянула соседка. Молодая женщина в бигудях.
— Что? Не открывает?
— Видно, у старушки сон цветной и многосерийный, — с ухмылкой произнес Степка. — Она небось сейчас пятую серию досматривает.
— Да погодь ты, — снова оборвал его Матвеевич.
Он обменялся с соседкой тревожными взглядами.
— Господи, неужели?.. — сказала соседка и прижала руку к груди в вырезе халатика. — Она как раз вчера на сердце жаловалась… Выхожу из подъезда, а она говорит: «Вы в булочную? Не прихватите ли мне булочку, а то внук вернется с ночной смены, а есть нечего. Что-то я себя сегодня гадко чувствую». Я удивилась… Старуха Никодимова, из сороковой квартиры, так та всегда норовит на шармачка… Один ей хлеб тащит, другой молоко, третий гречку… А Коробова скромная, стеснительная, все сама да сама. Уж коли о помощи просит, значит, дело плохо. Принесла я ей булочку, рассчитались. А она говорит: «Что-то сердце шарахается. Вы не запишете телефон таксопарка, где внук работает. Мало ли чего…» Я, конечно, всерьез ее слова не приняла: «Что вы, говорю, еще сто лет проживете…» А телефон запомнила. У меня память на телефоны.
— А у меня никакой памяти на цифры нет, — осклабился Степка. — Вот только дни зарплаты и помню — первое и шестнадцатое. А когда Куликовская битва была или еще что — ни за что не вспомню, хоть убей.