— Ты куда, Шерстков, собрался? А деталь зачем волочешь? — раздался громкий, переходящий в крик голос бригадира Бубнова.
Еще недавно он был обычным слесарем, уравновешенным и покладистым человеком, а сделавшись бригадиром, вдруг замельтешил, занервничал, сбился с шагу и стал на себя не похож. И голос у него изменился, и повадки.
— Куда, куда… На кудыкину гору! — дерзко отвечал Шерстков, явно выказывая неуважение к новоиспеченному бригадиру.
— Ты что? Ах, ты так? Ну, погоди!
Бубнов наливался злостью. Лицо его покраснело, в горле булькало, но нужных слов не находилось, изо рта вылетали только междометия и угрозы.
— Чего горло рвешь, к фрезеровщикам я, — проговорил Шерстков. Он стоял перед бригадиром, прижимал к впалой груди огромную деталь. Казалось, еще мгновение, и Шерстков не удержит детали, многокилограммовая штуковина с грохотом обрушится вниз, отдавит ноги.
Но Шерстков только казался слабаком. На самом деле в его тщедушном теле таилась цепкая сила. Примакову как-то пришлось увидеть Шерсткова в драке, это было в поселке. И он подивился железной крепости его мускулов, взвешенной рассчитанности движений. Да и в работе проявлялась его сила, но редко, лишь тогда, когда он переставал валять дурака и брался за дело. Тогда дело спорилось в его худых руках, в такие минуты на него приятно было смотреть.
— Зачем тебе к фрезеровщикам? Что ты там позабыл? — бригадир смотрел на Шерсткова с такой злостью, что, казалось, — еще мгновение, и он вцепится ему в горло с выступающим кадыком, поросшее черными, не выбритыми в утренней спешке волосами.
— Разве так фрезеруют? — с неожиданным спокойствием объяснил Шерстков. — Вон они какие припуска оставили! А я что, нанялся вручную шабрить? Пусть снимут пару десятых, тогда дело веселей пойдет.
— Ишь, веселья захотелось! Ступай на место и делай, что велено, — выкрикнул Борис. — А то рапорт напишу, и катись на все стороны!
— Пиши Емеля, твоя неделя. — Шерстков повернулся и поволок куда-то свою деталь.
— Ну что с ним будешь делать? Ты бы, Примаков, хотя бы слово сказал. А то стоишь, молчишь.
Второй раз за короткое время Дмитрия Матвеевича упрекнули за безучастность.
— Да я что? Разве он меня послушает? Не гоношись, Борис. Походит, язык почешет и вернется. Куда он денется?
— Нет! Хватит. Пока Шерсткова не устранят, на бригадный подряд переходить не будем. Не будем, и все. Баста! Дураков нет за лодырей ишачить! — с жаром проговорил бригадир.
«Значит, о переходе на бригадный подряд Ежов с Борисом уже говорил. Ну и хорошо. Они начальство, им и решать», — подумал про себя Примаков. В глубине души он согласен был с бригадиром: на общий котел хорошо работать тогда, когда каждый вносит в этот самый котел равновеликий вклад. А если двое с плошкой, а семеро с ложкой, то где же здесь справедливость? С запоздалым сожалением подумал: надо было сказать об этом Ежову. Почему смолчал?