Беловежский вдруг ясно понял, что не будет обращаться к Трушину с просьбой о корректировке годового плана. Что будет, если он обратится? За считанные секунды Роман Петрович мысленно проиграл оба варианта. Или Трушин грубо откажет ему, или, поломавшись для виду и потешив свое самолюбие, согласится. Чтобы впоследствии нелестным для нового директора образом прокомментировать эту просьбу в вышестоящих инстанциях. И то, и другое неприемлемо.
— Что еще хотите сказать? — Казалось, Трушин ждет просьбы Беловежского.
— У меня все.
И. о. начальника главка посмотрел на Беловежского с удивлением.
— Так-с… — Он помолчал. — А как там Громобоев? Что с ним? Рано ушел, рано… Такими кадрами бросаемся… — Он провел рукой по голове, но не спереди назад, а с бока на бок, приглаживая занятые на висках и зачесанные на лысину редкие волосы.
Обрывая тяжелую паузу, Роман Петрович мягко произнес:
— Громобоеву сейчас лучше, уже выходит на улицу… С вашего позволения я передам ему от вас привет: ему будет приятно. А за науку спасибо.
Он неторопливо собрал в папку листки, сгреб ладонью со стола и сунул в карман железные скрепки.
— Разрешите идти?
— Ступайте, — хмуро кивнул Трушин.
Беловежский спускался по широким мраморным ступеням в задумчивости… Он не мог отгадать причину столь явно недоброжелательного отношения к нему со стороны Трушина, ибо не знал: система мер, стимулирующих рост производительности труда, против которой он только что ополчился, была разработана при личном участии Сан Саныча.
На протяжении всего пути из главка к гостинице Беловежского не оставляло ощущение, что Трушин, которого он видел сегодня впервые, тем не менее хорошо ему знаком. Скорее всего Сан Саныч кого-то ему напоминал. Шарил по закоулкам памяти, ничего не получалось. Почему? Искал далеко, а оказалось — рядом.
В день возвращения из Москвы в Привольск Роману Петровичу домой позвонил отец Петр Ипатьевич, проживавший вместе с матерью в небольшом городке на Волге. Как только в трубке послышался его резкий с обиженными интонациями голос, Беловежский вздрогнул. В первое мгновение ему показалось, что на проводе и. о. начальника главка Трушин. Но нет, то был отец. Как всегда, с места в карьер начал с претензий: почему, возвращаясь в Привольск, не заехал к родителям, почему не пишет, почему не выполнил его просьбы и не достал югославского лекарства от сердца — кардарон. Роман жалел отца. Старик прошел войну, была у него какая-то неприятная история, однако обошлось. В конце войны дали звание подполковника и отправили на пенсию. Однако Петр Ипатьевич, как видно, затаил обиду на весь белый свет. В том числе и на жену с сыном.