Дэвид видел, что она рада его приходу. В Дженни не замечалось и следа того мучительного чувства, которое глодало его. Лицо ее выражало удовольствие, смешанное с легким раскаянием. Дэвид сделал над собой усилие и заговорил.
– Хорошо тебе здесь? – спросил он.
Она покраснела, немного стыдясь того, что в старые времена назвала бы «своим положением», и сказала натянуто:
– О да, очень хорошо. Конечно, это бесплатная больница. Но сестра у нас такая милая. Настоящая леди.
Голос у Дженни был несколько сиплый. Один из зрачков был расширен и казался чернее и больше другого.
– Я рад, что тебе тут хорошо.
– Да, – продолжала она. – Впрочем, я никогда не любила больниц. Помню, когда папа сломал ногу… – Она улыбнулась Дэвиду, и ее улыбка резнула его по сердцу: ох, это заискивающее выражение побитой собаки!
Он сказал тихо:
– И хоть бы раз ты написала мне, Дженни!
– Я читала про тебя. Так много читала о тебе в газетах. И знаешь, Дэвид… – Она вдруг оживилась. – Знаешь, ты на улице как-то прошел мимо меня. На набережной. Ты прошел так близко, что чуть не задел меня.
– Почему же ты меня не окликнула?
– Видишь ли… Сначала я хотела, потом раздумала… – Дженни снова немного покраснела. – Понимаешь, со мною был один знакомый.
– Понимаю.
И, помолчав, Дэвид сказал:
– Так ты жила в Лондоне.
– Да, – подтвердила она смиренно, – я ужасно полюбила Лондон. Его рестораны, и магазины, и все такое… Жилось мне хорошо, даже очень хорошо. Не думай, что мне все время не везло. Бывали хорошие времена, и очень часто.
Дженни замолчала и протянула руку за стоявшей у постели чашкой с носиком, из которой поят больных. Дэвид торопливо взял ее и подал.
– Какая забавная! – заметила она. – Совсем как маленький чайничек!
– У тебя жажда?
– Нет, но с желудком что-то неладно. Это скоро пройдет. Доктор Баррас сделает мне операцию, когда я окрепну. – Она говорила это почти с гордостью.
– Разумеется, Дженни.
Она отдала обратно поильник и при этом посмотрела на Дэвида. Что-то в его взгляде заставило ее опустить глаза. Оба молчали.
– Ты прости меня, Дэвид, – сказала она наконец, – прости, если я поступила с тобой нехорошо.
Слезы выступили на глазах Дэвида. С минуту он не мог ни слова выговорить, потом сказал шепотом:
– Выздоравливай, Дженни. Это единственное, чего я хочу.
Она спросила глухо:
– Ты знаешь, какая это палата?
– Да.
Молчание. Потом Дженни:
– Меня от этого вылечат до операции?
– Конечно, Дженни.
Новая пауза. Потом Дженни вдруг заплакала. Она плакала тихо, в подушку. Из глаз, напоминавших глаза побитой собаки, тихо бежали слезы.
– Ах, Дэвид, – всхлипывала она, – мне стыдно смотреть на тебя.