Вошла сестра.
– Уходите, уходите, – сказала она. – Я думаю, на сегодня довольно.
И стояла бесстрастная, суровая.
Дэвид сказал:
– Я опять приду, Дженни. Завтра.
Дженни улыбнулась сквозь слезы:
– Да, приходи завтра, Дэвид, непременно приходи!
Он встал, нагнулся и поцеловал ее.
Сестра проводила его до вертящейся двери, сказала холодно:
– Вам бы следовало знать, что вряд ли благоразумно целовать кого-нибудь в этой палате.
Дэвид ничего не ответил. Вышел из больницы. На Кеннон-стрит шарманка играла: «Ты сердца моего отрада».
Было около десяти часов, когда тетушка Кэролайн, любуясь прекрасным октябрьским днем из окна своей комнаты на Линден-плейс, решила совершить «маленькую прогулку». Когда погода благоприятствовала, тетушка два раза в день – утром и после обеда – совершала небольшие прогулки. Эти мирные и чинные прогулки были главным развлечением тетушки Кэрри в Лондоне.
Да, она жила в Лондоне. Странно ей было очутиться в этом центре империи, который всегда издали казался таинственным и пугал ее. Впрочем, что ж тут такого странного? Ричард умер, «Нептун» продан, восстановлен и пущен в ход фирмой «Моусон, Гоулен и К°». «Холма», увы, тоже больше нет: его избрал своей резиденцией мистер Гоулен и, по слухам, тратил огромные суммы на перестройку дома и на сад. О боже, боже! Тетя Кэрри вздрогнула при мысли о том, что ее грядок со спаржей коснутся неумелые руки. Как можно было примириться со всеми этими переменами и оставаться в Слискейле? Да ее и не приглашали остаться. Артур, поступивший на место помощника смотрителя в «Нептуне», был всегда мрачен и угрюм и не предложил ей поселиться с ним в маленьком домике, снятом им на Хедли-роуд. Никогда она не забудет ту ужасную ночь, когда он воротился из Тайнкасла пьяный и резко предупредил ее, что ей теперь придется «устраиваться как знает». Бедный Артур! Он не подозревал, как больно его слова задели ее. И не потому, что она стремилась остаться там, где чувствовала себя некогда в подобающей сфере, но где теперь была бы предметом тягостного сострадания. Ей только шестьдесят четвертый год. У нее сто двадцать фунтов годового дохода. Это давало независимость. И Лондон, город интеллекта и культуры, ждал ее. Замирая перед собственной отчаянной смелостью, она все это обдумала со своей обычной обстоятельностью. В Лондоне она будет подле Хильды, которая в последнее время добра к ней, и недалеко от Грэйс, которая всегда к ней хорошо относилась.
«Милая Грэйс, – думала тетя Кэрри, – все такая же простодушная и нетребовательная! Она бедна, но живет беззаботно со своим мужем и выводком ребят, не гонясь за деньгами и всякими материальными благами. Счастливая! Да, счастливая и здоровая». Тетушка намеревалась каждый год непременно проводить месяц-другой в Барнхеме. Наконец, имелась еще Лаура, Лаура Миллингтон, которая все эти годы жила со своим инвалидом-мужем в Борнмаусе. Разумеется, надо будет съездить и к Лауре. Вообще, тетя Кэрри рисовала себе радужные перспективы жизни в Южной Англии. Последние тридцать лет она провела главным образом у постели больных – Гарриэт и Ричарда. Может быть, тетушка немного и устала ходить за больными и менять им испачканное белье.