Из воспоминаний Ирины Голицыной
Во главе политического бюро в ЧК стояла женщина по имени Стасова, прославившаяся своей жестокостью. Она подписывала смертные приговоры без малейших угрызений совести, сотни людей были убиты по ее приказу. Нетрудно было понять, что положение моего отца и Кота было очень серьезным. Бедная мама нигде не находила покоя. День за днем она проводила в борьбе, в расспросах, в поисках влиятельных людей, выслушивая всех, кто мог ей что-нибудь посоветовать. В конце концов, один из друзей объяснил ей, что все – в руках этой женщины. Она решала судьбу всех заключенных.
Было очень трудно принять решение. Стасова могла забыть наших двух пленников, и тогда хоть на какое-то время они были в безопасности. Напоминание о них могло оказаться фатальным, она могла решить, что их следует казнить.
Мама не могла заснуть всю ночь. Что делать? В конце концов она решилась и пошла к этой женщине. Она была принята и ходатайствовала за сына (об освобождении моего отца не могло быть и речи). Та ответила: "Нет. Нельзя оставлять жизнь белому офицеру". Мать вернулась домой в отчаянье.
Вера Татищева – Дмитрию Татищеву
Из писем декабря 1918
Все это время хлопочу за Николая, пока, должна сказать с грустью, ничего еще не вышло. Дрянь Стасова дала ответ, что он должен еще сидеть без всякого объяснения причины и определения срока. Сегодня буду у комиссара юстиции Пилявского, говорят не зверь, а тот, с которым говорить можно. Постараюсь также быть у жены Горького, если только она вернулась из Москвы.
Как мне кажется, Кота перевели как офицера для отправки или на общественные работы, или в Красную Армию. Я боюсь, что офицеров теперь отпускать не будут из-за возможности наступления союзников, хотя об этом наступлении ничего определенного не слышно, а все какие-то темные и противоречивые слухи.
По-моему, ты теперь в лучшем положении, чем Кот. Освобождение Мордвинова и, если это верно, освобождение Джунковского служат для тебя хорошим признаком, доказывающим, что лица в вашем положении кажутся менее опасными, чем молодые офицеры, как Кот.
Мордвинов мне подробно рассказал про твою жизнь, но по его описанию выходит, что условия у тебя, слава Богу, сносные, только не знаю, смогу ли прислать картофель и нож. Картофеля совсем теперь нет, а с ножом боюсь попасться. Ты понимаешь, как у меня болит душа за тебя и за Николая, теперь в особенности, это жестоко было вас разъединить. Думаю все о тебе в твоем одиночестве, о нем в его тяжелых условиях и тогда, чтобы не поддаться окончательно отчаянию, принимаюсь с усиленной энергией за хлопоты. Подожду теперь писать до возвращения от Пилявского.