Целые штабеля ящиков с дефицитными товарами. У меня от такого разнообразия глаза разбежались. Поэтому я не устояла и совершенно бездумно и непоследовательно потратила все выданные милейшим Львом Юрьевичем талоны на дефицит.
В результате у меня появился флакон французских духов "Черная магия" (увы, но других не было), польская небесно-голубая куртка-ветровка, джинсы и югославские полукроссовки. Про обои я даже думать забыла. Решила, что куплю самые простые (если повезет – однотонные) в обычном магазине, этим и ограничусь.
Также удалось приобрести (уже не за талоны, а за деньги, но продали) четыре банки краски, корабельной. Три – белого цвета, и одна – персикового. Если смешать – получится нежно-нюдовый тон. Если не получится найти нейтральные обои – покрашу стены краской.
Краску я успела отнести на Ворошилова и довольная-предовольная, вернулась на работу перед самым гудком, отчиталась Гиржевой, что объявления будут в этом прям номере, чем ввергла ее в немалое изумление. Заскочила в кабинет под рев гудка, схватила сумочку и отправилась в профилакторий.
Сегодня я должна прочитать там лекцию.
И название моей лекции будет такое – "Как дожить до девяносто шести лет".
Дни завертелись жгучим вихрем больших и мелких событий.
Я еле-еле успевала: и ремонт в квартире, и регулярные стычки на работе на фоне все увеличивающейся нагрузки, и постоянные переговоры с рабочими, поиск материалов. Кто бы мог подумать, насколько тяжело сделать ремонт одинокой женщине в эти времена.
Лев Юрьевич не обманул и краснодеревщика дал.
И вот, ранним тихим утром, когда я еще до работы, забежала в квартиру на Ворошилова глянуть, что еще не доделали нанятые уборщицы, как в дверь позвонили. На пороге стоял пожилой хмурый мужичок-боровичок с кустистыми бровями, в старенькой кепке. Его синий, видавший виды, но чистенький, комбинезон был весь в мелких аккуратных заплатках. Звали его Фадей Михалыч. И был он мастером, столяром-краснодеревщиком.
Пройдя по квартире с видом Наполеона, мастер попыхтел, покряхтел, поворчал и нахмурился:
– Чой-то паркет так покорёжили? – Михалыч брезгливо ковырнул кусок скукоженной паркетины в маленькой комнате, достал из одного из многочисленных карманов комбинезона складной метр и замерял высоту образовавшейся дырки, – Ай ты, сатана какая, вот рукожопые-то, тюти. Но стяжка хоть осталась крепкая, и то славно.
Михалыч поковырял еще в нескольких местах, сердито пнул большой кусок спрессованного бруса, и переместился в угол комнаты, где повторил весь ритуал сначала: пнул, поворчал, замерил, поворчал. Затем – на середину комнаты, затем – в другой угол.