Первый. При чем тут это?
Второй. А при том! Могут люди хоть раз в жизни удовольствие получить? Ты представь, если мы живого Якубовича в поселок приведем, бабы обоссутся! А дети?! Что молчишь? Это ж какой праздник!
Третий. Сто двенадцать килогаммов! Вы когда-нибудь видели сто двенадцать килограммов в одних колготках?! Где я еще такую найду? Сволочь ты, Михалыч! Чистой воды сволочь!!
Первый. А ты его спросил? Может, он занят? Может, у него съемки или там пресс-конференция! Вот пошлет он тебя куда подальше и правильно сделает!
Второй. Почему это? Что он, не человек, что ли? Должен понять, обязательно должен понять. Сегодня вторник, так?
Третий. И пельмени увезла, сволочь такая! Приедет – удавлю, прямо в колготках удавлю! Мужик голодный, а она там в одних колготках разъезжает! Сволочь!
Первый. Ну, во-первых, уже среда.
Второй. Неважно! Пусть среда. Значит, среда, полчетверга здесь, а потом я его на 18-м «скором» лично до Москвы довезу. К пятнице как раз успеет! Зато разговоров в поселке на год хватит! Это ж как день рождения, как Новый год!
Первый. Смотри, заметят. И потом, Митька там один.
Второй. Митька справится, Митька наш человек! А заметит кто? Кто заметит-то? Да им по барабану, что шестнадцать вагонов пришло, что пятнадцать. По сегодняшним-то временам. Да лучше б вообще ничего не приходило!
Третий. Ну, Клавка, сволочь! Ну сволочь!!
* * *
По железной дороге в шелковой старомодной пижаме угрюмо брел Блажников, перепрыгивая со шпалы на шпалу. Оглядываясь на едва темнеющий вдали вагон, он беспрерывно шептал: «Идиоты! Ну не идиоты?»
За ним строевым шагом двигался полковник с подносом и тоже в пижаме. Чуть позади, придерживая сползающие пижамные штаны, семенил одноглазый бугай со стаканом в подстаканнике.
* * *
Квартира Якубовича.
Ночь. Светила настольная лампа под зеленым абажуром.
За письменным столом сидел хозяин, тупо уставившись в черно-белую фотографию. Фотография была сплошь исчиркана размашистыми подписями, штампами «утвердить», печатями и какими-то стрелками и черточками с указаниями размеров по вертикали и горизонтали. Половина надписей была на русском, половина – на итальянском. Сквозь них едва можно было различить небритую физиономию с фиолетовым фингалом под глазом, лысым черепом и «золотой» усмешкой. Якубович смотрел то на фото, то в зеркало, стоящее прямо перед ним, то опять на фото. Сравнивал, цыкал языком, откидывался в кресле, щурился, ухмылялся, опять сравнивал отражение в зеркале и лицо на фотографии. Потом стал перебирать коробочки с театральным гримом, кисточки и баночки с какими-то кремами. Из ящика стола вытащил какие-то щеточки, щипчики для завивки, фены, ножницы, пилочки, очки в разных оправах. Из другого – неожиданно извлек противогаз, старинный фонендоскоп, часы с цепочкой, зажигалку в виде писающего мальчика и бинокуляр, которым обычно пользуются часовщики. Стол сразу стал напоминать прилавок антикварной лавочки.