Наконец, такси трогались с места. Мы стояли у кухонного окна и махали руками, как исключительно послушные дети, жутко боясь, что они передумают уезжать.
Потом машины скрывались за поворотом.
Мы на всякий случай ждали еще полчаса.
И потом наступала настоящая жизнь.
Сначала мы расселялись. Маруська занимал, по традиции, большую комнату с телевизором, я – маленькую, а Генашка поселялся в стенном шкафу. Это была такая кладовка, куда на пол стелился матрас от Маруськиной кровати и ставилась на пол же настольная лампочка с длинным шнуром, который дотягивался до розетки в коридоре. Еще ему полагался приемник «Спидола».
Правила экстерриториальности соблюдались неукоснительно. Никто не мог войти ни к кому без стука, даже ночью, включая Генашкину кладовку. Но и он сам не мог, к примеру, выйти ко мне в комнату из нее, не постучав в дверцу. Он стучал, я орал: «Войдите!», он выбирался из своего шкафа и шел в туалет.
После расселения мы сходились на кухне, откупоривали бутылку славного портвейна «777», выпивали по стакану и давали страшную клятву никому не говорить, что квартира свободна.
С этого дня дверь больше не запиралась вообще. Запирать ее было бессмысленно, звонок дребезжал постоянно, и надо было бы, в противном случае, все время вскакивать и бежать отпирать. В унисон с дверным звонком так же непрерывно звонил телефон. В квартире постоянно было человек десять. Кто-то все время приходил и уходил. Кто-то пил, кто-то ел, кто-то тренькал на гитаре, кто-то заводил магнитофон «Яуза» и крутил песни Галича и Высоцкого. Девушки были просто постоянной частью сменяемого интерьера. Запомнить их всех было абсолютно невозможно, мы все время путали их имена, но никто не обижался. Было шумно и весело. Самое интересное, что мы никому не мешали. Иногда приходили соседи, приносили кто что. Кто жареную картошку, кто арбуз, кто еще что-нибудь вкусненькое.
Под утро, когда уходили последние, мы садились играть в «Кинга». В «Кинга», потому что Генашка больше ни во что играть не умел, а нам было наплевать. И хотя играли, естественно, просто так, он беспрерывно орал, что мы его нарочно обыгрываем, что играет он лучше нас, нам просто везет, и все!
Потом он швырял карты, заявлял, что «Геночке надоело все время быть в заднице!», и запирался в своем шкафу с криком, что больше он с нами не играет.
Назавтра все повторялось сначала.
Несмотря на разудалое наше времяпрепровождение, учились мы довольно сносно, как-то даже относительно легко проскакивая зачеты и экзамены. Единственным серьезным «затыком» на первом курсе была начертательная геометрия. Почти все в институте сдавали ее как минимум со второго раза. Говорят, были какие-то отличницы, которые сдавали начерталку с первого раза, но, поскольку их никто не видел, думаю, что это слухи.