Принесли чай, и мы с генералом просидели, наверное, минут сорок, пока он не убедился, что перед ним не чокнутый на всю голову проходимец, а нормальный городской сумасшедший, который толком и сам не понимает, о чем просит. Но, вероятно, искренен в своем желании помочь.
И через неделю я с ним улетел туда.
Потом было еще много чего.
И вот теперь мы опять ехали с ним на «коробочке» по ущелью, передвигаясь от одного поста до другого, от одной заставы до другой.
Останавливались по плану, он проводил оперативки, потом я выступал около часа, потом мы фотографировались с бойцами, потом я собирал записочки с номерами телефонов, и мы ехали дальше.
Связи не было никакой, и записочки эти я как-то стал собирать с самого начала, потом приезжал в Москву и неделями обзванивал родственников, сообщая, что я, мол, только что оттуда, и что ваш сын передает вам привет, и что у него все в порядке. Записочек набиралось много, один раз я притащил 757 штук. Я, конечно, не помню каждой, но очень хорошо помню эту груду скомканных бумажных обрывков с номерами телефонов и фамилиями. Я звонил дней десять, пока не соединился со всеми. Несколько раз я нарывался.
– Алло, здравствуйте, это Сергей Николаевич?
– Да, слушаю, кто говорит?
– Это Якубович, который «Поле чудес», я от вашего Миши, он просил передать…
– Кто? Не понял, кто?
– Сергей Николаевич, Якубович с «Поля чудес», я от Миши…
– Пошел ты на …, я что, голос Якубовича не знаю! И ту-ту-ту-ту…
Остановились мы где-то возле Ушкалой, я сфоткался на фоне «козла» на каменном выступе, нас накормили замечательным мясом, и мы поехали дальше, теперь только в сопровождении четырех бойцов спецназа.
Часам к шести вечера добрались до предпоследней заставы.
Дальше пути не было. Крайняя застава была чуть за поворотом, уже на границе с Грузией, и можно было только по спецпропускам.
Стас пошел принимать доклад, а я остался стоять возле каменной башни и грелся на солнышке.
Настроение было прямо-таки благостное.
Не знаю почему, но, когда я оставался один, я прямо-таки впадал в какой-то анабиоз. Нет, я тут никогда в жизни не был в бою, стрелял я только в тире, правда, изо всего на свете, но только в тире или на стрельбище, но меня распирало. В компании такого никогда не было, но, видимо, оттого, что был рядом с этими мужиками, тут, в Чечне, я сам становился другим. Нет, конечно, поначалу все кажется каким-то несерьезным, похожим на съемки фильма, но это все до первой медсанчасти. Там с тебя мгновенно слетает шелуха, и при виде этих мальчиков под капельницами с желтоватыми лицами, этих бинтов, гипса, запаха, их глаз ты понимаешь, насколько это противоестественная штука – война!