День подходил к концу, начинало темнеть. Лежание в скрюченной позе под мокрой палаткой утомило меня до такой степени, что я решил навестить своих соседей и спросить, не нужна ли им моя помощь. Сначала я направился к новым гостям, которые, как я считал, успели промокнуть до нитки. Мне было любопытно узнать, как они в такую непогоду; подойдя к задней части их палатки, решил проследить за ними через бесчисленные дырочки в полотнище. Однако, приблизившись к палатке, к своему великому удивлению, я услышал доносившееся оттуда пение.
Хозяин по имени Силиток («Толстяк»), сидел в дальнем углу палатки в окружении обеих жен и детей. На полу перед ним лежали две сырые, но аппетитного вида оленьи лопатки – подарки от жителей поселка голодающим гостям. Но теперь, когда голод был утолен, у гостей появилось настроение петь. Песню затянула младшая жена; сидя с распущенными волосами, с которых стекала дождевая вода, она выглядела дико и привлекательно. Спрятавшись за большой валун, я расслышал слова песни:
Ая-ая-ая!
Я любил стрелять из лука,
И гулять широкими равнинами со стрелами и луком за плечами.
Ая-ая-ая!
И пускался вслед за бегунами,
И охоту на равнинах вел я с колчаном и луком за плечами.
Ая-ая-ая!
Каждая строфа исполнялась с воодушевлением, и было очевидно, что в моей помощи эти люди не нуждались.
В течение двух дней погода не менялась, а на третий с противоположной стороны пришел снежный буран с похолоданием. Мы не на шутку забеспокоились о том, сумеют ли наши товарищи в горах справиться с этой ситуацией. Ветер дул с такой силой, что нам удалось выехать только поздно вечером 28 мая. Метель разгулялась, не было видно ни зги, и время от времени целые оленьи стада наскакивали на наши собачьи упряжки. С большим трудом удавалось придерживаться курса, и когда нас окружали перепуганные олени, собаки так дичали, что мы только чудом уворачивались, чтобы не наткнуться на множество торчащих из-под снега камней. Поклажи у нас было предостаточно, охоту мы решили отложить, пока не доберемся до стоянки наших товарищей. Миграция оленей была в разгаре, так что никаких трудностей с добычей не предвиделось.
Дорога к стоянке товарищей была нелегкой. И вот, после 12-часовой езды, собаки вдруг помчались во всю прыть, и мы под их дикий лай ворвались прямиком в лагерь. Но, несмотря на окружавший нас шум и гам, сколько бы мы ни вглядывались под маленький навес, кроме снега мы там ничего не увидели, ни движения, ни души.
– Они замерзли до смерти! – раздался испуганный крик Гаги.
Под каменным навесом удалось нащупать что-то вроде рукава шубы, который мы тут же начали трясти изо всех сил. Шуба и в самом деле стала оживать, и через мгновение из лаза появилась голова. Это Биркет-Смит, жив-здоров, хотя вид у него в тот момент был не слишком презентабельный. Объединив усилия, мы вытащили его наружу, а затем, уступив протестам, отпустили, предоставив возможность самому подняться на ноги. С ним было все в порядке, если не считать изнеможения от двухдневного лежания в сугробе. Вслед за ним появился и Хельге Бангстед. Его промокшая до нитки одежда промерзла насквозь, и он ходил на голенищах сапог, чтобы удержать их на ногах. Настоящая цапля, а не человек!