Такого больше не повторится, сказал он себе. Она никогда меня больше не попросит.
Он подобрал брюки. Может, одеться и вернуться к ее комнате?
Где ботинки?
Вернись.
Но он ведь отказался; и как только отказался, ее приглашение стало недействительным – окончательно и бесповоротно.
И призраки, что грозно шепчут…
Роберт исхитрился просунуть ногу в штанину, принялся засовывать другую, потерял равновесие, запрыгал и упал. Падая, задел головой угол тумбочки, череп и шею пронзила острая боль. Он скрючился на полу, тронул скулу рядом с ухом – под пальцами была кровь.
Воспрянуть налегке рожденным вновь…
– Обратной дороги нет, – вслух произнес он.
Роберт высвободился из брюк, достал из кармана носовой платок, сел на кровать и приложил платок к ране. Ссадина была неглубокой, и кровь вскоре остановилась. За этими действиями он протрезвел – как ему показалось, с необычной быстротой. Дрожащий, бесштанный, он вдруг понял, что до смерти хочет все записать, подошел к столу, взял фломастер, пролистнул блокнот в поисках чистой страницы – после бесчисленных черновиков его стихотворения.
Вероятно, один вид собственных литературных терзаний сфокусировал боль, смятение и усталость в одно-единственное чувство: ярость. Все эти робкие и такие тяжкие попытки выразить себя, все эти многочисленные черновики, исправления, поправки и дополнения, обдуманные и безжалостно вычеркнутые, переиначенные и выстраданные, годились теперь лишь для презрения. Какой смысл в тайных потугах, какой смысл в этом сжирающем время ишачьем труде, если у него не хватило ни смелости, ни присутствия духа взять то, что ему преподнесли на блюдечке. Он смотрел на слова на странице, пока те не превратились в беспорядочные, бессмысленные значки, пока не утратили смысл.
Он взял фломастер и жирно перечеркнул по диагонали последний вариант стихотворения. Затем крест-накрест провел еще одну черту. Мягкий кончик фломастера продавил бумагу. Поверх черновых вариантов он яростно царапал непристойности, наконец схватил блокнот, изорвал его и отшвырнул клочки.
Все еще сжимая фломастер, он встал, пошатнулся и навалился на стену. Не так уж он и протрезвел, как ему казалось.
Сара сейчас лежит в постели, в нескольких шагах по коридору, и, наверное, спит, ее комната погружена во мрак, ее дверь заперта. И она больше никогда его не попросит.
Тупой, тупой, тупой…
Твердя это, он бился головой о стену – несильно, но почему-то по стене размазывалась кровь. Видимо, рана снова открылась. Все тем же фломастером он корябал на стене слова.
МУДАК, МУДАК, МУДАК, МУДАК…