Медику казалось, что слух его улавливает, как бурлит вулкан, и он поздравил себя: скоро склон горы расколется, и поток лавы хлынет наружу. Ему надо быть готовым к любому развитию событий, даже к порыву насилия. Два года назад одна его пациентка, задетая за живое и загнанная в угол, почувствовала такое напряжение, что даже не могла говорить. И не нашла лучше способа выплеснуть свои чувства, чем разорвать на себе блузку и оголить грудь. После этого жеста хватило всего одного сеанса, чтобы она вылечилась от истерии. Фрейд надеялся, что де Молина не станет срывать с себя рясу.
– Вы очень хитры, доктор, – сказал кардинал, глядя на него без агрессии. – Однако как одно время года сменяется другим, так меняются и обстоятельства. О чем-то в один день можно было сказать, в другой будет лучше умолчать. Это воля Бога, а не наша.
Произнеся это, де Молина-и-Ортега полностью замкнулся, как еж, свернувшийся в клубок. Он, хотя его никто об этом не просил, рассказал Фрейду свой сон, в котором мать упрекала его, что он учится без усердия, а отец наказал, отправив спать без ужина.
Возможно, это был случай, который действительно произошел с де Молиной в детстве и который тот предпочел рассказать как сон. Но, желая обмануть Фрейда, кардинал невольно открыл ему, что имеет нерешенную проблему, и возникла она в детстве, раз де Молина вспоминает себя ребенком. Однако распознать обман – значит приблизиться к истине. Так всегда говорила Фрейду его бабушка, не знавшая психоанализа.
Кардинал уже вставал, чтобы уйти. И тут Фрейд решил сделать последний выстрел. Это не был прощальный салют.
– У меня есть еще один, последний вопрос. Буду говорить без иносказаний: мне бы хотелось узнать, в каком возрасте вы начали мастурбировать и продолжаете ли это делать.
Де Молина вернулся в прежнюю позу, его глаза наполнились ненавистью. Фрейд остался невозмутим, но подумал: наконец-то человеческая реакция. А Лев Тринадцатый в комнате над ними едва не потерял сознание. Слуховой рожок выпал из руки; папа поспешил поднять его, чтобы не пропустить ответ.
– Я понимаю ваше смущение, – продолжал Фрейд, – но этот вопрос важен для составления вашего психологического портрета; кроме того, я хочу напомнить вам, что соблюдаю профессиональную тайну.
Де Молина-и-Ортега провел языком по пересохшим губам, перевел взгляд на пол и начал тереть ладонь о ладонь.
– На этот вопрос я не намерен отвечать, доктор, – сказал он наконец. – Некоторые стороны жизни относятся к физиологии человека, но для меня, для всех, кто носит эту одежду, имеют духовное содержание. О них я мог бы говорить только с моим исповедником, и ни с кем другим.