Как они узнали, что я была «жидовка»?
А по фамилии.
3. Все у них сосредоточилось на имени, которое стало больше, чем имя, заменило собой весь их мир. Ведь от «еврейства» (как у Иова, одни болячки) не осталось у них ничего: ни одного языка (иврита, провозглашенного «контрреволюционным»), ни другого (идиша, ставшего языком вечерних перешептываний), ни религии (интеллигенты-атеисты, их религией были наука и техника), ни своего фольклора, ни культуры, ни литературы, ни музыки. Вместо всего этого только и было что имя. И по этой необъятности, по возложенной на него функции замещения всего остального, имя, как неподъемный груз, как Сизифов камень, стало бомбой замедленного действия: взорвется или нет? В моем случае взорвалось не сразу, растянулось на годы и в конце концов стало книгой.
4. С фамилией же была связана и такая страница биографии отца. После возвращения из эвакуации, в марте 1943 года, папа пошел уже в другую школу, поскольку за несколько месяцев до начала войны их из Зарядья выселили (на месте их дома, напротив Кремля, предполагалось построить правительственное бомбоубежище). Так семья Ярхо переехала в 1943 году на Большую Пироговскую улицу, где через двадцать лет родилась девочка Оля. Там они на троих получили пятнадцатиметровую комнату в трехкомнатной квартире и прожили таким образом восемнадцать лет, до тех пор, пока Нёма и Рая не переехали в Сокольники (куда потом я и ездила «к бабушке», варившей кстати изумительное варенье из «райских» яблочек, с черенками), оставив комнату на Пироговке сыну. Так вот в первый же день в этой новой школе и случился с моим отцом очередной «казус». Дальше цитирую: «Парень спросил: „Как твоя фамилия?“ Я назвал ее и услышал: „Ты еврей, что ли? У нас евреев не любят“. Словом, уже до начала урока я оказался в психологически стрессовой ситуации». В результате Толька начал рьяно прогуливать, пока об этом не узнали родители. Находчивая, как библейская носительница ее подлинного имени, мать пошла разбираться в школу и разобралась: в седьмой класс отца кое-как перевели.
А летом пятнадцатилетний Толька Ярхо работал на заводе при Бауманском институте, причем в ночную смену, и таким образом окреп физически и духовно. Придя в школу в первый день нового учебного года, «на вопрос новой учительницы о моей фамилии я спокойно ответил „Ярхо“». После урока на перемене одноклассники собирались его побить, но, как выразился папа, «драка почему-то не состоялась», а через несколько дней об этом все забыли. В десятом же классе, добавляет отец, треть учащихся были евреями.