2. А однажды, в другие каникулы, в Прибалтике, мама повезла меня на экскурсию в Саласпилс – в мемориальный концентрационный лагерь. Я очень любила учиться (все равно чему) и тут бежала за экскурсоводом, чтобы ни одного слова не пропустить, и не пропустила, все лучше всех услышала, как их мучили, морили и травили, а потом ночью у меня поднялась температура, и меня рвало до утра, и ко мне тянулась огромная бетонная рука от памятника «неповерженному». Но про евреев там не говорилось.
3. Я тут повторяюсь, хожу по кругу. Ничего не упорядочиваю. Никого не хочу упорядочивать, раскладывать по ящикам. А так, в беспорядке, забывая и вспоминая их имена, мне кажется, что я, как ребенок, играющий в мяч, подбрасывая его, стараюсь, чтобы он земли не тронул, поддерживаю в прозрачной лазури бытия.
Осенью 1941 года Михаилу Медведкову тридцать три года, Гите двадцать семь, маленькой Лильке семь. Лизе и Коле Цитовским, Гитиным родителям, – сорок пять и сорок восемь. Гитиного брата Гришу два года назад забрали в армию, он ушел на Финский фронт. А братьев Мишу и Сашу Медведковых в армию не взяли – у них наследственная язва желудка. Они не военнообязанные.
Миша просит Гитю уехать, куда угодно, может в Москву – там остались знакомые, друзья. Он говорит ей: надо бежать, немцы наступают. Но она должна поговорить с родителями. А родители:
– Вы поезжайте, а мы никуда не поедем. Уже мы немцев повидали в Первую мировую. Да и что мы им сделали? Это же все советская пропаганда, как вы не понимаете? Немецкий народ культурный, дал миру Баха и Гёте, он не способен на то, что ему приписывают.
– Я их не брошу, – сказала Гитя.
Так все они остались в Крыму.
Решили все же на всякий случай их всех крестить: и Екусиля, и Лизавету, и Гитю. Ну вот, теперь они христиане. Что за дело, что по паспорту евреи? Это же советские паспорта. А для немцев-то евреи значит то, что значить должно и что значило до революции, то есть иудейское вероисповедание. Раз крестились, значит для немцев – людей культурных – они будут не евреи. Гитя получила при крещении христианское имя Екатерина. (Так вот почему мать на «Катьке» настаивала. Это было бы все равно, что Гитей меня назвать. Но объяснить не осмелилась, а может быть, и самой себе в этом не призналась.) Лильку тоже окрестили, на всякий случай, во второй раз. В первый раз крестила нянька, тайно, еще в Москве. А теперь открыто, так чтобы запись была.
В ноябре Симферополь стали бомбить, город горел. Дед Анатолий Васильевич вырыл «щель» в саду, туда все прятались. Однажды поздно вечером все вместе сидели у Медведковых дома, вдруг ввалились немцы в сапогах, обошли дом; Лиза и Коля убежали к себе. Потом, через пару дней, на улицах повесили приказ: все евреи должны пройти регистрацию в указанных пунктах. Там ставили отметку в паспорте и обязывали носить на верхней одежде шестиконечную звезду. Гитя пришила к своему пальто. А маленькой Лильке ничего не пришили, потому что ее вообще на улицу больше не выпускали. Скоро по симферопольским улицам, на деревьях, закачались трупы повешенных евреев, скрывшихся от регистрации, в назидание. Потом – новый приказ: явиться всем евреям туда-то тогда-то на сборный пункт с вещами и едой на три дня. Гитя все время плакала, и Лилька сидела рядом и ревела в голос. Коля и Лиза на сборный пункт пошли, а Гитя не пошла. В ночь на 28 ноября машины с людьми прошли мимо дома Медведковых по Феодосийскому шоссе; остановились между 9‐м и 10‐м километрами; это место называется Дубки. Там их раздели и стали расстреливать из пулеметов. Потом засыпали землей.